ДЕКАБРЬ 2008

1.12.08. 6-57
Понедельник. Сейчас приперся на зарядку отрядник и уже во дворе подошел и сказал мне, что Одинцов (опер) написал на меня рапорт за то, что я с ним не поздоровался. Вчера, когда мы только что вышли со свиданки и стояли у вахты (я, понятно, со своим баулом вышел последним и стоял от вахты дальше всех), – Одинцова я вдруг заметил на крыльце (и еще не сразу узнал), когда он всем скомандовал подходить к нему и записываться в какой-то список. Кто-то впереди меня спросил, за что он записывает, и я подходить не стал. Но эта мразь все равно уже узнала меня и записала. Сейчас зашел отдать отряднику заявление на следующую длительную свиданку, пока он не успел законопатить меня в ШИЗО. Он сказал на мой прямой вопрос, что в ШИЗО пока не закроет, но выговор мне будет. Еще один. С третьим уже можно ехать в ШИЗО. Видимо, надо готовиться. Самая большая проблема – на кого оставить на 7-15 суток мои тут вещи, в условиях постоянных шмонов, комиссий и пр. (Ходят слухи что как раз сегодня приедет какая-то комиссия.) Оставить абсолютно не на кого, и вещи будут заведомо разграблены, кроме тех, что я смогу взять туда с собой. Плюс – отрядник сказал еще одну забавную вещь: в ответ на упоминание мной слов Милютина, что у отрядника лежит на меня целая “простыня” с нарушениями, отрядник раскрыл секрет: оказывается, он до сих пор держит у себя тот рапорт, от 28 апреля, не подписанный Милютиным, когда 2/3 отряда раньше времени ушли с ужина, а он (отрядник) вдруг приперся и переписал оставшихся...

15-13
Комиссия! Комиссия!! Комиссия!!! Мы ждем ее! Сбор в “культяшке” (без меня) и крики шимпанзе, несущиеся по всему бараку. Оно же, проверяющее лично перед обедом, насколько все убрали баулы, “шкерки” и пр. “лишние вещи”, но моих баулов не заметившее. Оно же, бешено горланящее после выхода из столовой на далеко (как всегда) разошедшуюся толпу, – видимо, теперь эти блатные твари блюдут “мусорской” режим еще больше, чем до того. После обеда я вынес телогрейку и обувь в раздевалку (бегать, смотреть, не пропали бы), быстро расстелил свое спальное, красное одеяло, а баул с продуктами засунул под свою шконку, хотя обычно он стоит под соседней. Ну, и баул с вещами у меня там стоит, как всегда. Шимпанзе, слава богу, их не заметило, хотя баул со жратвой после вчерашней передачи со свиданки был огромный и вылезал с обеих сторон. Но его заметила другая блатная нечисть, наглое животное (точнее, насекомое, – для животных такие сравнения оскорбительны). Ну, делать нечего, пришлось, под ехидные издевки насекомого-ключника-каптерщика, тащить в проклятую каптерку, на поток и... Это вынужденное подчинение насилию, точнее, даже его угрозе, – ясно, что на малейший шум, вызванный моими контраргументами, немедленно прибежит бешеное ш., и начнется тот же “базар”, что и в середине сентября. Правда, на сей раз, конечно, не может быть и речи о хоть каких-то разговорах и тем паче попытках аргументов в адрес этого бешеного существа...
Итак, ждем комиссию. 99%, что она не дойдет до нашего барака, даже если и будет ходить по баракам. Грустнейшие мысли о том, что после первого же попадания (уже явно неизбежного) в ШИЗО – придется начинать все сначала в смысле обеспеченности предметами 1-й необходимости. При первой же комиссии или шмоне (а они непременно случатся за время моей отсидки) вещи будут либо выворочены из баулов, как давеча, и разграблены, либо оттащены в каптерку и разворованы там... Ждем комиссию. Дотянуть бы только до ужина, – после него ждать уже не имеет смысла, но тогда встанет тяжелейшая задача – забрать баул со жратвой из каптерки. Насекомое-ключник глумливо до такой степени, что запросто может отказаться мне ее открывать, – придется ждать, пока полезет кто-нибудь другой... Тоска от всего этого страшная, какое-то невыносимое напряжение безысходности и безнадежности в душе. Тупик, глухая стена, – как ни мечтай, спокойно, без комиссий, шмонов, вымогательства денег и просто тупой агрессии дебилов тут жить не дадут. Ну 2, 3 дня, ну неделя спокойная – а потом опять!.. Единственный просвет на душе – что вот, осталось уже всего (всего!.. :) 839 дней, и с каждым днем остается все меньше, и каждые 100 дней теперь будет меняться первая цифирка в этом заветном числе... Тошно настолько, насколько это вообще можно представить, – еще хуже и тошнее, как обычно, было мне только в 3 дня свиданки, наполненные неизвестностью и – потому – самыми ужасными предчувствиями, во многом и сбывшимися. Хуже долгой неизвестности нет вообще ничего. Кто поймет, и кому это вообще расскажешь (кроме матери, но она плохой слушатель) – какая там охватывает тоска, на этих свиданках, когда телесно и мысленно отстраняешься от всей этой повседневной барачной жизни, смотришь со стороны – и понимаешь, какой же это ужас, повседневный, длящийся кошмар, и такого кошмара тебе предстоит еще 2 с лишним года, и надо как-то, любой ценой, выбираться отсюда, но кто тебя отпустит, и не выбраться тебе никуда, но и сил нет больше терпеть, и выхода нет никакого... Там проходишь ты каждый раз все круги ада, все пытки и мучения, которые только бывают, – моральные, разумеется. Состояние полного и безнадежного тупика... Сейчас все же нет этой тягостной неизвестности , – да, еще один выговор, но не ШИЗО (если подонок отрядник не наврал, конечно). Да, баул там, в каптерке, и в каком виде получишь его обратно – черт знает... Но это все же легче. Проходить сквозь унижения, быть под непререкаемой властью бешеной шимпанзятины, ждать с неотвратимостью надвигающихся репрессий, ШИЗО, м.б., нового дела и нового срока – это моя судьба, да? Революция, борьба за свободу, за права... Против государства, – но его союзником неожиданно оказывается еще и это бешеное ш. Никаких слов, никаких доводов не только не воспринимается, но и просто не понимается (как показал сентябрьский опыт). Все равно что отстаивать что-то, споря с охраной Освенцима или Дахау...
Вернулся Сапог из больницы. Хотя уже, как он уверял, до своего освобождения 22 декабря не вернется. Мразота старая, когда ж ты сдохнешь...
А комиссии, пока пишу, разумеется, нет как нет. Уже 15-50. Но они, скорее всего, приехали на всю неделю, так что завтра все начнется по новой...
С лета (или с весны) сегодня был 1-й случай, когда блатное насекомое заметило мой неубранный баул и – непререкаемым тоном – приказало убрать. Ублюдок...

2.12.08. 17-45
Все-таки эти мрази впаяли мне свой “устный выговор”. Только что, как пришли с ужина, отрядник специально за этим вызвал к себе. Расписываться я, разумеется, отказался, – в знак протеста. Значит, и вчерашний телефонный звонок матери Милютину не помог... Давно я знал, что администрация ИК-4 состоит из подонков, а сейчас это подтвердилось еще раз и с особой убедительностью. Пространства для маневра больше нет: за следующую “провинность” неминуемо законопатят в ШИЗО, а что будет за это время с моими вещами и бумагами – бог весть...
Выцарапать свой баул вчера из каптерки и впрямь стоило больших усилий, в том числе – почти целого вечера ожидания, пока там то будет свободна “сушилка” (из которой дверь в каптерку), то еще что-нибудь, под глумливые перехихикивания наглых, циничных, омерзительных малолеток (21 год; по стене бы их размазал, честное слово!..). Сегодня 2-й день “комиссии” прошел спокойнее. Она, разумеется, не ходила по баракам, как и вчера, но вдруг утром обозначилась в местном ПТУ, – именно из-за нее моего соседа, 50-летнего алкаша, вызвали туда звонком с вахты. С самого утра, сразу после завтрака, я опять расстелил свое красное одеяло (и сейчас сижу на нем), но сегодня такого “каптерочного” психоза у блатных уже не было, – все всё туда уже утащили вчера, сегодня только лазили что-то брать или класть. Хотелось бы, конечно, чтобы завтра уже от “комиссии” не осталось и следа; но увы, видимо, она в самом деле (как сказал тут один) просидит тут до пятницы, 5 декабря.

4.12.08. 9-38
Комиссия уехала еще вчера. После ее отъезда – еще до нашего обеда – вырубили свет, так что ларек не работал (вчера была среда) и потратить там деньги не на себя мне не довелось (о чем я вовсе не жалею). Зато с утра, пока комиссия еще была, – идем на завтрак мимо 5-го барака, смотрим – весь 5-й барак стоит во дворе, а у их калитки, снаружи, – несколько, типа, ОМОНовцев с дубинками, щитами (точно такими же, как на воле в 90-е годы, когда ОМОН разгонял анпиловцев, а те забрасывали его камнями) и в бронежилетах. Вот те раз, думаю! Что же вдруг случилось, ведь все было в зоне тихо-спокойно еще вчера вечером!.. Но на выходе из столовки встретил одного знакомого с 12-го, спросил его (они в том же здании, что и 5-й, с другой стороны),и он сказал, что это наши же “мусора” в бронежилетах и со щитами, – какие-то учения у них, что ли; короче, показуха. И точно: когда шел обратно из столовой, “мусоров” уже не было, двор 5-го был пуст, и только из дверей, ругаясь, выскакивали с пакетами отставшие и бежали в баню...
Сегодня на завтрак выходили под сильным дождем, – на дворе оттепель, весь снег сошел; обратно шли – дождя уже не было.
Мучительная, глухая, щемящая тоска не оставляет меня. Осталось сидеть 836 дней, – 2 года и 3,5 мес. Если так легко, с лёту, можно тут огрести выговор, то чтО ждет за эти 2 года?..

6.12.08. 6-48
Утро. Суббота. Опять, уже не первый день, ужасная тоска, дополняемая на сей раз и тревогой: вчера вечером звонил матери, а она почему-то не брала трубку, и сама не позвонила, как собиралась (или не смогла потом дозвониться?). Так что с вечера мучаюсь всякими дурными мыслями и предчувствиями, – не случилось ли с ней чего.
Дозвонилась зато Е.С. Но разговор с ней был пустой, ничего, кроме как позвонить местному начальству, узнать, куда опять деваются письма ко мне, она не обещала. Да уж, бывший мне “близкий человек”, чем до сих пор корит мать... И сам я дозвонился своей (или уже бывшей своей?), сам не знаю, зачем. Думаю все время о ней, вспоминаю нашу с ней прежнюю жизнь, вот и набрал вдруг – благо, деньги на телефоне были. Она подошла сразу, – говорит, у них дома накрылся определитель, и теперь она подходит на каждый звонок, не то что раньше. Но даже в голосе ее не чувствовалось особой радости от моего звонка, – с июня ведь не общались. Писала, что любит, и сейчас говорит, что помнит меня, обещает написать к Н.г. – а по голосу никакой особой любви что-то не чувствуется. Как всегда, занята какими-то делами, проблемами, настолько важными, что не до меня. Ей все равно, есть я рядом или нет, это совершенно очевидно. А что меня держит? Только мучительные, до глубины души пронзающие сладкой болью воспоминания о прошлом. Но этого прошлого больше нет, и вернуться в него невозможно.

7.12.08. 19-00
Воскресенье. Прошел еще один пустой день. Никаких событий, – ни хороших, ни плохих. Единственная хорошая новость – вернулся тот единственный ученик, что занимался с матерью, и на ее вопрос вроде бы обещал заниматься дальше, прийти в среду. Хоть какие-то деньги будут. На улице все еще оттепель, снега нет, но уже со вторника по ТВ обещали похолодание. Прочел “Улитку на склоне” Стругацких, взялся за мемуары Махно, но они – по крайней мере, вначале – какие-то не очень захватывающие. Еще полно лежит не прочтенных книг – здесь и дома.
Осталось 833 дня, ровно 119 недель. Тоска и пустота на душе, – как обычно, впрочем. Какое-то тоскливое оцепенение, чувство такой запредельной усталости и вымотанности, когда все уже становится безразлично. Унизительное, скотское существование в неволе, вдали от дома, среди подонков, жизнь по унизительным, идиотским правилам, – и их, и “мусорским”, они друг друга стоят. Дикое унижение на каждом шагу, – но к нему постепенно привыкаешь, тупеешь, покрываешься словно какой-то толстой носорожьей шкурой, – и оно перестает восприниматься как унижение. Выговора, ШИЗО (уже скоро, видать...), поборы, шмоны, “сидорА в каптерку”, наглое командование и грабеж, хамство и матерщина со всех сторон круглосуточно, убогий унизительный быт, постоянная угроза потерять связь...

10.12.08. 10-00
Дни идут, но писать почти не о чем. В понедельник, 8-го, был шмон на 5-м бараке, вчера – нигде (или стрем не знал и не сообщил?), сейчас – на “кечи” (или “кичи”? не знаю, как правильно), – так они все называют хоздвор, расположенный напротив столовой, вне зоны бараков. Надеюсь, что к нам они сегодня уже не пойдут, – потому и решился достать эту тетрадь, убранную вместе с другими в пакет, а пакет – в баул, и хоть что-то написать.
Дождь льет и льет, хотя временами принимается идти и снежок. Но уже заметно похолодало. По прогнозам ТВ, позавчера в Нижнем было +6...8, а сегодня – только -1...+1. Скоро начнутся морозы – никак не позже января.
Шаклеин с 11 по 15 будет в Москве и хочет в офисе у Пономарева собрать всех, кто “за меня”, как выразилась мать. Дай бог, чтобы это хоть что-то дало.
Да, забыл, – вчера три “мусора” зашли в барак во время вечерней проверки и довольно долго рылись в чьих-то проходняках, пока бешеное шимпанзе, прямо при них, не начало орать на собравшуюся поглазеть толпу: ложитесь спать, чего смотрите!!!
Сегодня в ларек. Ау, “общее”, где ты?! :)) Давно что-то я тебе ничего не покупал – чаю, конфет, сигарет и пр.
Отдал – впервые за почти полтора года в этой зоне – куртку и брюки постирать в “банно-прачечный комбинат, в баню. Один из “обиженных” отнес их туда вместе с пачкой сигарет – плата за работу. Постирать-то можно было бы и здесь, но вот сушить... До 2-го пришествия бы эта куртка сохла. А там у них сушилка или прожарка какая-то – не знаю точно, но к вечеру принесли уже сухое.
Тоска на душе ужасная, все внутри сжимается от тягостных предчувствий. Осталось 830 дней, меньше 110-ти недель. Вроде бы уже не так и много – но за эти 2 с лишним года (ужас!..) еще можно хлебнуть здесь всякого. Едва лягу – начинают слипаться глаза, хочется спать, но настоящего сна днем все равно не получается, а ночью – как раз в самое “сонное” время, под утро, проклятый подъем, зарядка и “мусора”, лазящие по баракам, не дают заснуть. Чтобы не проспать этот проклятый подъем, порой приходится бодрствовать уже с 4-х или с полпятого утра, хотя встаю я только полшестого (одеваюсь, выхожу на улицу проверить погоду и снова ложусь). Вчера и сегодня, кстати, зарядка была, несмотря на дождь, – летом хоть на это совести у них хватало, не гнать под дождь. Видимо, наконец-то сон у меня несколько нормализовался по сравнению с тюрьмой, где больше 2-3 часов в сутки спать никак не получалось, – так теперь здесь этот проклятый режим и распорядок дня не дает спать. Днем тоже – если заснуть по-настоящему, то обязательно проспишь что-нибудь, – или проверку, или столовку.
Я не прекращаю в душе ненавидеть и проклинать все это, что вокруг меня, всю эту жизнь и свою проклятую судьбу. Ненависть, тоска и безнадежность. Депрессией (на которую жалуется мать) это уже не назовешь, это хуже. Это вообще уже по ту сторону. “По ту сторону отчаяния”, как у Леры... А с матерью, кстати, опять не дают нормально говорить по телефону, – вчера, например, только один раз вместо двух.

11.12.08. 10-12
Сам виноват – и слезы лью, и охаю:
Попал в чужую колею глубокую...

Действительно, идиот этакий, сам виноват! Отдал своими руками, дурак!.. Вчера пришло это блатное чмо, которое якобы “помогало” мне тут (как я сам себе врал, а на деле – какая там помощь, одно стремление что-нибудь урвать, как и у всех у них) и, надеялся я, может “помочь” в будущем, если очень понадобится. Короче, оно пришло с известием (хотя до него с этим же подходили и другие): одному суперблатному супермегачму, блатной нечисти высшей категории, перед которой тут чуть не на коленях все стоят, – нужен маленький (именно маленький!) чайник. Дело в том, что это существо (наглейшее и омерзительное, – знаю потому, что с прошлой зимы и до лета оно было у нас в отряде) сидит в БУРе (ЛПУ, и как раз с лета), а во сейчас перевели на неделю в больницу, там закрыли одного в больничный изолятор, – и, короче, ему на эти дни в больнице нужен маленький чайник! А маленький во всей зоне есть только у меня, больше ни у кого! О, конечно же, конечно-конечно – “с возвратом”!!! Это, которое пришло забирать вчера – о, как оно клялось и божилось, что само, лично, собственноручно, через несколько дней мне принесет чайник обратно и вот сюда (на наш “столик”-табуретку) поставит! Оно прижимало руки к груди и грозно вопрошало, уж не сомневаюсь ли я в его (в его!! в самого ЕГО!!!) словах?!
Короче, чтобы не рвать тут же полностью на весь оставшийся ему год отношения (от коих все равно, впрочем, никакого прока), я отдал. Ругая себя в душе последними словами за слабохарактерность. И – нет сомнения, что чайник пропал, о нем можно забыть, возвращен он не будет. Я не спорю, что этот тип, клявшийся мне, что лично принесет, – действительно захочет принести, но где он этот чайник, безнадежно пропавший в больнице, мне возьмет? “Мусора” ли его отметут, или санитары сопрут, или еще кто, – но год и месяц я этим чайником, купленным Аней П., пользовался, а теперь – всё!..
Этот блатной зато, в качестве компенсации “на 3-4 дня” здесь же, в бараке, всем сурово приказал: как только мне понадобится кипяток – чтобы “барачный” чайник мне давали сразу же, немедленно! Но это смешно: их всего-то осталось 2, этих еле живых чайника, постоянно ломающихся; за них тут ежеминутно вспыхивают жестокие потасовки и выстраиваются очереди. Да и мне, чем у кого-то из этих тварей что-то ходить просить, – легче удавиться. Так что достал я из баула кипятильник, привезенный еще из Москвы, с 5-го централа, и стал на ужин кипятить себе воду в своей алюминиевой кружке 0,5 литра из местной столовки. Это очень неудобно, особенно после того, как за год успел уже как следует привыкнуть к чайнику как к атрибуту более высокого уровня жизни. Полная кружка не получается – часть выплескивается, когда кипит и когда несешь ее – и холодную, и потом горячую. Нести очень горячо, ручка кружки у меня была обмотана ботиночным шнурком в 2 слоя, но все равно горячо. А сегодня утром я, ставя ее на “столик”, пролил кипяток уже и себе на пальцы правой руки. Было очень больно, но все же крупных ожогов и волдырей не возникло, рукой можно работать. После завтрака я обмотал ручку еще одним шнурком, поверх прежних, уже в 3-й слой. Кроме этих неудобств, на мойку посуды (вечером) воды остается совсем чуть-чуть и, пока я ем, она остывает до едва теплой (а в чайнике, наоборот, оставалась слишком горячей, я разбавлял из-под крана). В общем, уровень комфорта без этого чайничка сразу резко снизился, – вплоть до ожогов...
И было на душе мерзко, а стало – совсем невмоготу, среди этих наглых тварей, круглосуточно занятых только своими делами и плюющих на тебя, как будто тебя тут вообще нет. (Соседи в соседнем проходняке, отгороженном только одеялами, продолжают денно и нощно, сегодня всю ночь напролет и во весь голос, трепаться по телефонам со своими бабами. Волей-неволей я вынужден все это слушать и быть в курсе всех их дел.) Твари, будьте вы все прокляты! Мрази, твари, ублюдки, нечисть, падаль собачья, вонючее отребье воровское!!! Ненавижу вас всех, ненавижу, до такой степени ненавижу, такой лютой ненавистью, – действительно, всю эту зону выжег бы напалмом, чтобы здесь ровное место осталось, усеянное вашими обгорелыми костями! До такой степени дошла ненависть и ярость в душе, до такого остервенения доводит эта жизнь, что сегодня утром, увидев свою прежнюю (еще вчера!) любимицу кошку Маню, которая прежде жила у меня на шконке, а теперь поселилась у одного урода под шконкой, на бауле а ко мне приходит только жрать, – при всей былой любви и нежности к ней, при всем еще вчера обожании, я поймал себя на внезапном желании пнуть ее ногой в голову, чтобы она отлетела и шмякнулась об стену. И не просто так, от злости, а за измену, за то, что эта тварь тоже меня предала, ушла от меня, и еще имеет наглость приходить ко мне жрать, – ей, как и всем на этом свете, нужно только что-то материальное урвать от меня, поживиться за мой счет чем-нибудь, а сам я – на фиг не нужен!..

12.12.08. 15-35
Господи, как же я вас всех ненавижу!!! Твари, суки, мразь!.. Не-на-ви-жу! Всех, – и тех, кто сюда законопатил, и всю здешнюю сволочь, с которой приходится жить под одной крышей, и начальство с выговорами, и весь этот мир!..
С утра сегодня опять ошпарил руку кипятком, неся кружку в свой проходняк. Он узкий, буквально как щель, – видимо, поэтому я именно на входе в него каждый раз расплескиваю эту проклятую кружку. И, видимо, это теперь моя судьба до конца срока – кипятить в кружке и ошпаривать пальцы правой руки. После этого никакие ожоги будут уже на всю оставшуюся жизнь не страшны. Хорошо, что есть пока масло – достал бутерброды, прямо с хлеба мазнул немножко на палец и намазал им обожженные пальцы. На этот раз кипяток попал на более нежные места, чем вчера. Но сейчас не болит, слава богу, и волдырей нет.
Утром, еще до бани (сегодня пятница) был шмон на 8-м. Идти одному в баню было опасно: ход-то хоть и свободный, но это для СДиПовских постов, а увидят одного на дороге “мусора” – легко могут прицепиться к чему угодно. Но рискнул, пошел – и туда, и обратно дошел без происшествий. А вода в бане на этот раз оказалась не “холодной”, конечно, как сказали мне уже на подходе к ней, но теплой, можно было бы и погорячее.
Ежепятничное послепроверочное собрание-чифиропитие в “культяшке” продолжалось у них на сей раз – охренеть! – больше часа, с 20 минут первого до полвторого. Чифир-то выпивается за первые 10 минут, – а остальное время, видимо, слушали пламенные речи шимпанзятины. Крик был такой, что через стену и всю секцию доносился порой до моей шконки. Больше тут так орать некому.
Существо, для которого забрали мой чайник, пока там, в больнице. К нему туда ходят, говорят с ним и – здесь – о нем, ссылаются на него. О чайнике – ни слова пока что. Что ж, ждем воскресенья, и тогда с утра попробуем что-то узнать...
Мать с трудом прозвонилась только после этого их собрания, за 15 минут до ухода на обед, через сутки (!) после вчерашнего нашего разговора. Как я и думал, вчерашнее собрание с Шаклеиным в пономаревском офисе обернулось полным ничтожеством. Все, что задумывается грандиозно и с пафосом, всегда так и оборачивается... Кроме матери и Шаклеина, были только Монахова , Агафонов, Тарасов и Гиляров, – последний, конечно, особенно близок все эти 2 с лишним года к делу моей защиты. Непонятно, о чем говорили, но ни к чему конкретному в итоге не пришли. Е.С. пришла туда же позднее, – видимо, специально, – когда этот состав собравшихся уже ушел. В общем, нигде и ничего, никакого просвета. Отказали, по сведениям матери из Верховного суда, и там на надзорную жалобу. Никакого просвета, никакой надежды, никаких шансов выбраться раньше срока. Чудес не бывает. А сидеть мне остается еще 828 дней. Заканчивается 119-я неделя, осталось 118 бань...
Я проклинаю их всех постоянно, с утра до ночи, с самого момента пробуждения, проклинаю в бараке, на улице, в столовой... Проклинаю и ненавижу, желаю им самой лютой смерти, дождя серного и огненного, казней египетских... Я смертельно устал и душевно вымотался жить постоянно в этом напряжении, жить среди подонков, отребья и мрази, ежедневно ходить среди них как по минному полю... Да, прав был Андрей Деревянкин, – раздельное содержание политических от уголовников совершенно необходимо. Для приличных людей – это просто вопрос жизни и смерти в зоне...
В проклятом этом ларьке уже 2-й раз нет хлеба. А в столовой, как назло, опять дают мерзкую кислую “черняшку” (давно ли давали белый?..) Теперь этой гнусной кислятиной придется завтракать до среды включительно, если хотя бы в среду белый хлеб все-таки появится в ларьке...
Старый ублюдок Сапог продолжает каркать со своего 2-го яруса всякую блевотину по моему адресу, в том числе антисемитскую, а также о том, что я “написал статью” (об “убийстве ментов”, – он не читал меня, разумеется, но так воспринял мои слова на эту тему в том еще году, осенью, когда я имел глупость с ним о чем-то разговаривать), а также, что я глажу и кормлю кошек, – это его почему-то особенно бесит; кошек он ненавидит так же, как и меня. Я смеюсь над его гавканьем про себя, а когда он порой впрямую ко мне обращается, – спокойно посылаю эту “Дездемону” по всенародно известному адресу.

13.12.08. 7-10
Господи, какие же они все психопаты! Кошмар! Куда я попал?! Четкое ощущение, что находишься в сумасшедшем доме. Только в настоящих сумасшедших домах психов колют лекарствами, и они там тихие, спокойные; а тут их никто ничем не колет, тут они буйные и агрессивные. И от этого – ощущение какой-то кромешности, полной безысходности, безнадежности, обреченности жить до конца срока в этом психозе, бедламе, кошмаре, где спокойная, разумная, размеренная жизнь невозможна по определению, где ее не может быть ни дня и ни секунды...
Два старых идиота, живущих прямо напротив меня, сразу за “обиженными”, повадились – как раз к начавшимся вчера морозам – открывать форточку. Один – “спортсмен”, бегает по утрам, до подъема, – выходя бегать, открывает ее где-то до половины. Второй замерз, т.к. был не одет, – это его разозлило, он оделся, открыл на всю ширь, да еще воткнул палку, чтоб с улицы закрыть было нельзя. Полсекции, в том числе и я, сразу замерзло, – с одной форточки несет холодом так, будто ты на улице, – а этот старый психопат сидит на своей шконке под окном, пьет чай и только ухмыляется на все просьбы закрыть. Но палку он все же убрал. Я пошел и закрыл с улицы. Через пару минут “спортсмен” опять вышел бегать и с улицы же открыл опять. Я пошел и опять закрыл. Короче, дурдом...
А каким истерическим смехом (про себя) встретил я вчера заявленное мне постановление этого их часового сходняка с чифиром, – чтобы отныне к отряднику, когда он сидит у нас в бараке, в своем кабинете, и вызывает к себе, не ходили по одному!.. Ей-богу, они сбрендили уже совсем, вся эта полоумная “братва” во главе с шимпанзе! Меня отрядник как раз вызвал вчера – оказывается, Юля Приведенная, “портосовка”, которую еще недавно саму вытаскивали из тюрьмы, прислала мне какую-то “портосовскую” литературу, – безумную, как и все у них, это заметно, как только берешь их творчество в руки. Отрядник при мне вскрыл конверт, показал все – и забрал в цензуру (точнее, конечно, в оперчасть), как обычно. А едва я оттуда вышел, – подбежала одна блатная вошь, возбужденно поинтересовалась, что я делал у отрядника, и на мое объяснение столь же возбужденно сказала, что “сегодня же был разговор, чтобы по одному к отряднику не ходить!” – и потащила меня разбираться к шимпанзе, к новому здешнему начальству...

9-15
Состояние, близкое к полному отчаянию. Кошмар! – еще 2 с лишним года среди этих психопатов, этой полушизы-полукриминала!.. От одной этой мысли можно сойти с ума... Лучше 5 лет просидеть в одиночке где-нибудь в Магадане (который мне обещал Милютин), чем с этими буйными психами – хотя бы месяц... И хотя не так уже регулярно и неотступно, как в тюрьме, приходит мне эта мысль о суициде, о том, чтобы на все плюнуть – и разом покончить со всем этим затянувшимся бредом, – но все же она приходит, и как раз это вот чувство отчаяния и безысходности, беспросветность ежедневной, целыми годами, жизни среди буйных психов и уголовников, – это мое отчаяние, с которым я по сей день продолжаю каждое утро тут просыпаться, лучше всего подводит к этому беспечальному концу. О, если бы у меня только хватило мужества!..
А как они будят несчастных “обиженных” каждое утро, эти твари! Я лежу напротив и наблюдаю эти сцены: едва включают свет, а то и до него, человека 4-5 “начальничков”, подходя специально или просто идя мимо, начинают толкать и пинать ногами со злобой и руганью их шконки. Ту, что стоит отдельно прямо напротив моей, на которой спят уж самые забитые и жалкие из этих бедолаг, – пинают особенно яростно; тот злобный старикашка-психопат, живущий прямо за ней, что подпер сегодня палкой окно, – он регулярно наваливается на эту шконку всем корпусом так, что она прямо валится на соседнюю. Это злобное издевательство считается здесь абсолютно в порядке вещей, никому и в голову не приходит, что здесь что-то не так. Как же! – на воле они были никем и ничем, самыми низами общества, отбросами, пьянью, социальным дном, – а тут, в зоне и тюрьме, есть целая каста людей, стоящих официально (!!) ниже их, людей бесправных, которым запрещено давать сдачи, если их бьют и пинают... О, с каким наслаждением все это отребье будет пинать таких же, но при этом еще и официально бесправных бедолаг, будет не то что шконки их валить, – ногами топтать!..
Стал писать про то, что они буйные психи, – и вспомнил: ведь тут у некоторых в самом прямом смысле печать идиотизма на лице. Юные дауны, (недо)выпускники вспомогательных школ на воле...
Тягостно это вспоминать, но большинство тех, кто и на воле меня окружал, – тоже психопаты. Люди, не способные справиться со своими нервами, управлять своими эмоциями и настроением. Ты к нему обращаешься по делу (по которому, м.б., и не к кому тебе больше обратиться), а он, не дослушав тебя, начинает визжать и орать, впадает в истерику – и ни о каком деле уже речи быть не может... Начиная с матери – сколько вокруг меня таких! Почти все... Нормальных, выдержанных, спокойных, – по пальцам одной руки сосчитать. Но на воле я хотя бы не зависел от них до такой степени, как здесь, когда вот такая тварь откроет окно в мороз – и хоть околей, ей плевать на тебя...

14.12.08. 9-45
Как безумно, бесконечно долго он тянулся, этот вчерашний день!.. Казалось бы, вот уже обед прошел, вот и с ужина вернулись, – а все равно, пока еще после этого сидишь, читаешь, ждешь СВОЕГО ужина и одновременно звонка от матери (вчера опять ей не дали вечером, твари, дозвониться!), потом носишь, по новому твоему жизнеустройству здесь, туда-сюда эти кружки с кипятком, – кажется, успеваешь прожить еще целую жизнь. Весь день вчера мне было тошно и мерзко, с самого утра, с этой истории с окном, и до самого вечера как ком какой-то в горле стоял, – только не в горле, а какая-то особенная мерзость была в душе. И только сегодня утром, проснувшись, я понял, какая: нерешенный вопрос о том, как теперь быть, если вызовет к себе отрядник, а эти блатные выродки требуют докладывать им. Для меня это – тошно, мерзко до рвоты, внутренне совершенно неприемлемо, – признавать их тем самым за власть, за начальство над собой, выполнять их наглые требования; да и просто подходить к ним близко, стоять рядом – физически омерзительно в высшей степени, особенно рядом с шимпанзе. А не пойти к отряднику тоже нельзя, – там всегда что-то важное, будь то почта или новый выговор. Конечно, время лечит все, и со временем сотрутся, поблекнут и эти их идиотские порядки, их гнусная слежка друг за другом и за мной. Да, м.б., и шимпанзе опять закроют в изолятор (вот было бы счастье, если бы в БУР на полгода!..). Но если сейчас, в эти дни, до Н.г., отрядник все же вздумает мне принести эти ПОРТОСовские материалы, – это будет плохо именно с этой вот стороны. После Н.г., мне почему-то кажется, станет легче, да и вряд ли он придет до конца праздников.
Пробовал сегодня узнать насчет своего чайника. Пока что тишина, никаких известий. Сказано мне было, что существо, для которого чайник этот и забрали, пока что в больнице, и чайником по-прежнему пользуется, и его вроде бы до сих пор не отмели. Последнее с такой же вероятностью может быть и враньем, т.к. там он явно “не положен”. Едва ли вернут...
Тишина, часть лампочек выкручена, свет приглушен, все спят. Время 10-00. Воскресенье. Лучшее время дня – утро, пока все они дрыхнут и можно спокойно заняться чем-то важным, пока никто не смотрит, не лезет и не мешает. А главное – спит шимпанзе, колобродящее по ночам. В общем, ситуация теперь здесь, в бараке, такая же, как была у меня в тюрьме, на 1-й “сборке” в 2007 году, когда свободно себя чувствовать в камере можно было лишь с утра, пока дрыхла эта мразь, за ней “смотревшая” – Сергей Галибов, 1982 г.р.

15-11
Такая тоска, просто с ума сойти. Тоска, одиночество, отчаяние... Еще 2 года в этом кошмаре, день за днем... И не у кого искать настоящей поддержки, и не к чему прилепиться душой... Вся жизнь – в руинах, и прошлая, и настоящая, а будущего – нет...

15.12.08. 18-05
Эти 2 старых хрыча напротив меня так и продолжают открывать окно в любое время дня и ночи, когда им вздумается. Когда немного, но чаще – нараспашку. Выхожу на улицу, закрываю оттуда, когда уж совсем невмоготу. Хорошо, что сегодня днем пошел снежок и несколько потеплело.
Сейчас перед столовой собрали большую толпу из 12-го и 13-го отрядов, одновременно пришедших на ужин. Какой-то “мусор” требовал построиться по трое. Из 12-го многие просто повернули назад, в барак. Оставшихся, и нас с ними, в конце концов запустили во двор столовой так, толпой, без всякого построения. Выхожу из столовки – во дворе опять стоит толпа, ворота закрыты. Но, вопреки ожиданиям и стоящему рядом с воротами “мусору”, выпустили тоже без построения.
Манька, сволочь, по-прежнему приходит только проверить свою баночку, посидит возле нее пару минут – и сваливает...
Ужасная тоска, усталость, полная душевная вымотанность и упадок сил. Мертвое состояние. Я – покойник, и смотрю на мир живых с того света, из преисподней. Осталось еще 825 дней; сегодня (понедельник) пошла 118-я неделя.
Вчера уже после отбоя, пользуясь звонком матери, дозвонился опять “своей” Ленке. Продиктовал ей здешний номер, которого у нее якобы нет. После этого говорю ей: сейчас не могу больше говорить, тратить деньги со счета, позвони мне завтра после часа (дня). Она отвечает: а почему обязательно завтра, разве нельзя в другой день? Да нет, можно, конечно; за 2 года можно еще успеть позвонить, торопиться и впрямь некуда. Можно и вообще не звонить, если нет в этом (т.е. во мне) внутренней потребности. Честно говоря, я аж опешил, услышав этот ее вопрос, нельзя ли в другой день. И, разумеется, до этого момента (7-й час вечера) она не позвонила. Видимо, прав я был еще летом: отношения эти умерли окончательно и навсегда, никакого возврата к ним быть уже не может.

17.12.08. 9-31
Сейчас идет шмон на 9-м бараке, на том “продоле”. Вчера, кажись, не было нигде. Позавчера (или все же вчера? Отшибает память...) – тоже на том “продоле”. Я уже не раз замечал по часам: последнее время крик: “Шмон-бригада на большом!” раздается ровно в 9-25. Хорошо: хоть не ждать до 11-ти, как раньше...
Абсолютно нет сил. Чувство вымотанности, измученности такое, что хочется только одного: сдохнуть поскорее. Думаю, такое постоянное, изматывающее нервное перенапряжение, если в нем жить годами, день за днем, – вполне может к этому привести. Невозможно жить в круглосуточном напряжении, ни днем, ни ночью не расслабляясь ни на секунду.
Вчера был безумный день, и тянулся он бесконечно, как опять стали тянуться тут дни. С утра, еще до зарядки, приперся – вроде бы – опер, и пришлось срочно выскакивать на улицу. Шимпанзе потом долго орало в секции, что надо всем с утра выходить на улицу и “не шатать режим”, – хотя именно оно-то, если “мусора” не заходят, дрыхнет обычно до самой проверки, просыпая не только зарядку, но и завтрак.
Перед ужином стрем опять прозевал отрядника, который, никем не замеченный, зашел прямо в секцию. Я, начитавшись, лежал на шконке и ждал выхода на ужин, как вдруг увидел, как кто-то грубо сорвал занавеску, закрывающую вход в проходняк блатных “обиженных”. Это было так необычно, что я хотел приподняться посмотреть, кто ее сорвал, как вдруг увидел около этого проходняка рукав и бок камуфляжной пятнистой куртки, в которых ходят все “мусора”. Инстинктивно я сел на шконке, даже не успев еще спустить ноги на пол, как вдруг ОНО повернулось, сделало шаг в мою сторону – и оказалось нашим отрядником.
Ничего “запретного” он не забрал, – так, сорвал пару “шкерок” и оформил на сегодня в ШИЗО 2-х, явно спавших, которых сам же и разбудил. Потеря небольшая, но скандал был страшный, шуму было много, и шимпанзе, конечно же, визжало и билось больше всех. Быстро установили того “обиженного”, который должен был в это время стоять на стреме в “локалке”, но чтобы его били, я не видел, как и следов сегодня утром на его лице. Попутно выяснилось, что идущего по “продолу” отрядника не заметил стрем вообще ни на одном из шести бараков...
Уже разделись, легли спать, – как вдруг опять “новость”: сейчас, или через час, через 2 пойдет “комиссия” с Заводчиковым, так что убирайте “все лишнее”. Ну что ж, куртку я засунул за шконку, один баул (с едой) запихнул поглубже под соседскую шконку, другой постарался завесить одеялом, как всегда. Какая там “комиссия”, обычный ночной обход, какие стал практиковать Заводчиков на новой должности. Вещи-то прятать надо не от него, а от этой бесхвостой злобной твари, которая ведь не понимает ровно никаких слов и не принимает никаких аргументов, а только истошно орет и норовит ударить при самом малейшем неповиновении. Омерзительное и страшно трусливое животное, которое так боится “мусоров”, что норовит заставить всех силой выполнять любые их (“мусоров”) требования, только бы они его не тронули... Короче, спасение в случаях этих ночных обходов одно: поскорее гасить свет, без которого ни эта бесхвостая тварь, ни Заводчиков ничего не увидят. Но свет-то как раз эта мразь обезьяна гасить и не дает! Погасили было – где-то в районе пол-одиннадцатого, – а оно верещит из дальнего конца секции: “Включи све-е-е-ет!!!”. Включили. Я лежу, прикрыв лицо, типа сплю, полами одеяла прикрыв баул под шконкой (не полностью, увы) – и жду, будет ли оно сейчас ходить и дотошно проверять, все ли всё убрали, и если да – жду скандала и истерики... Оно не ходит, только горланит и ржет в дальнем конце секции, а я лежу и жду. И вот это, видимо, был момент такого запредельного, максимального за весь день перенапряжения нервов, что отойти полностью от него я не могу до сих пор. Не гасят и не гасят свет, сволочи, хотя большинство народу уже спит. Короче, не знаю, что было бы дальше, если бы, обдумав все и прособиравшись некоторое время, я в 23-40 (!!) не встал сам и, выходя из секции, не вырубил его сам. Через минуту вернулся – все нормально, не включили больше! Ура! Можно не то что спать – какой тут сон, после такого! – а просто хотя бы расслабиться немножко.
Пока лежал так вот под одеялом и ждал – пришла мысль, что вот так же, наверное, я себя чувствовал бы, лежа живым в заколоченном и зарытом в землю гробу. Я попытался это представить, ощутить “наяву”. Конечно, там нервный напряг был бы еще куда больше – но зато и вокруг не было бы всех этих тварей, опасных, ехидных и просто любопытных, и можно было бы начинать выбираться сразу, как только до конца осознал ситуацию, а не лежать, как здесь, не ждать, не просчитывать, не будет ли опять с кем-нибудь истерики, если я сам погашу свет...
А Заводчиков таки да, приперся еще где-то через час. Я уже успел поспать и опять проснуться. Эта сука пришла со своей свитой – предСДиП, нарядчик (он-то зачем? Но его кто-то в бараке опознал) и т.д., плюс наш “ночной” (вернее, нет, – тоже предСДиП отряда). Он тащил с собой большой фонарь и светил им по сторонам, по шконкам и лицам, в том числе посветил в упор и в мое лицо (я закрыл глаза), но под шконки не заглядывал.
И вот сегодня – отходняк от этого вчерашнего “веселья”. Но реального отходняка нет – есть предчувствие новых ужасов, таких же и еще хуже. Сейчас, уже скоро, эти твари проснутся, придут “мусора”, начнут созывать в “культяшку”, ждать еще какую-нибудь комиссию, шмонать шконки и баулы, строить возле столовой, и т.д. и т.п. Все 33 удовольствия, короче, обещает наступивший день. Не знаю, как я проживу в таком кошмарном нервном перенапряжении, постоянном ожидании беды, еще 2 года 3 месяца. Сил нет уже сейчас; внутри все сжато, как пружина, вся душа дрожит мелкой дрожью в ожидании этих несчастий каждый день и каждую минуту. Вот такая здесь “веселая” обстановка. Удастся ли мне отомстить ИМ за все это?..

15-32
Разбаливается опять зуб. Уже довольно сильно, вчера начинал совсем слабенько. Только этого мне не хватало до полного счастья!.. Давно не болел... С лета, кажись. Принял таблетку, но пока не помогает. То у моего соседа, старого алкаша, несколько дней болел один из последних 2-3-х оставшихся зубов, теперь вот у меня...
А пережитое мной вчера ночью, весь этот внутренний ужас, когда я лежал под одеялом и ждал выключения света или же визгов шимпанзе, – видимо, это не могло пройти так просто и бесследно. Сегодня выяснилось, что эту злобную тварь закрывают тоже в ШИЗО, вместе с 2-мя, спавшими вчера при отряднике. Ура! У-р-ра!!! Хоть 15 дней, а м.б., и месяц опять, и 2, как в те разы, удастся отдохнуть от этой нечисти. Сразу вспоминается анекдот, когда поп/раввин советует в переполненный, тесный дом ввести еще и козла, а затем – убрать козла оттуда: сразу та-а-акое облегчение!..
А сам отрядник, сволочь, сегодня опять каким-то образом просочился в барак незримо, как привидение, между проверкой и обедом. Но скандала на сей раз не было, – видимо, остальные все же откуда-то знали о его появлении; а я, спустя минут всего 10-15, как поговорил по телефону с матерью и М., – вдруг слышу крики стремщиков, что отрядник выходит из своего кабинета и прется в нашу секцию!..
Вымогательство в ларьке последнее время несколько снизилось. Похоже, ИМ самим пришли какие-то переводы, и они пока что на все свои “кресты” и “крыши” покупают все на свои. По крайней мере, в тот раз, в прошлую пятницу, у меня сложилось такое впечатление. Но радоваться этому, конечно же, рано, – еще потребуют, все еще впереди... А вот с чем в этом проклятом ларьке настоящая бедам – так это с хлебом! 2 раза на той неделе его не было, прихожу туда сегодня (среда) – хлеб кончился!.. Черт их возьми, тварей!!! Купил там паштет, которого давно не было и который я все ждал, – так до пятницы (в лучшем случае) его не с чем есть, кроме омерзительной, кислой столовской “черняшки”...

18.12.08. 18-12
Опять сегодня перед обедом – вдруг крик: “Мужики, послушайте!”. Опять якобы – сейчас какая-то комиссия с каким-то полковником, которая “еще не уехала” (а когда она приехала?!) пойдет по баракам, – короче, сделайте “все как всегда”. Опять баулы, каптерка, телогрейки... Но – шимпанзе нет, с его дотошными проверками, а без него легче. Я расстелил свое красное одеяло, как обычно теперь, и ничего убирать не стал. Некоторые сразу же начали делиться друг с другом, что сейчас по баракам пойдет прокурор. Не пошел, разумеется, никто. Все тихо и спокойно, и даже СДиПовцы на “продоле” – без красных повязок, как при недавней комиссии. Реально их (комиссий) меньше, чем пустых слухов о них, – но ведь злобным и безмозглым выродкам в бараках не докажешь, что это только слух, – не докажешь потому, что они вообще ничего, никаких аргументов не слушают, а начальства боятся панически. По моим прикидкам (чисто от нечего делать, и поэтому больше юмористическим, а не всерьез), комиссии (и – главное зло – неизбежная вместе с ними каптерка) не могут быть каждый месяц, исключаются и новогодние каникулы каждый год, и период июля-августа (отпускА), и т.д. Месяцев мне осталось 27 (когда считал, было 28). Комиссия может быть, ну, допустим, раз 20 за это время. А если, как теперь выходит, в месяц она сама и слухи о ней будут по 2 раза, – это что, мне предстоит пережить тут еще 54 комиссии и каптерки?!.
Дверь, наружная дверь от барака, ведущая в него прямо с улицы, которая с марта валялась во дворе, а летом служила пляжным топчаном для загорающих, – больше уже не валяется. Сегодня осмотрел двор, – нету. Выбросили? На улице начались уже морозы, и в “фойе” барака, с одной не прикрывающейся до конца дверью, стоит дикий холод. Жду кружку – и мерзну. (О возврате чайника и помина нет.) Но комиссии и всех заводчиковых волнуют (якобы) “сидора” под шконками, а не отсутствие входной двери, да еще зимой...
Состояние душевное совершенно убитое, мертвое. Нет сил дальше тянуть этот архиперегруженный воз, и на 2 года с лишним этих сил просто не может хватить. Неоткуда им взяться. Лучше всего было бы прямо здесь упасть замертво, обессилев вконец, и околеть. Но нет, не берет меня смерть, проклятая... Жизнь через силу; существование в виде тени в загробном мире, а не жизнь. Оставшиеся 822 дня – это еще очень много. Слишком много...
Проклятая мразь отрядник приперся перед ужином уже 3-й раз за день, и теперь сидит у себя. Сука, когда ж ты сдохнешь?.. (Или хотя бы в отпуск уйдешь.) Из-за него поговорить с матерью я не мог до сих пор, а она должна была начать звонить в 13 часов, сразу после занятий. Сейчас вот думаю, пересилив себя, пойти, спросить, сделать попытку, но 100% уверенности, что она окажется неудачной...

19.12.08. 16-00
Пароксизм отчаяния и ненависти... Так тяжело, как эти последние недели, мне не было уже давно. Поневоле снова и снова всплывает мысль о суициде. Не зря же, черт возьми, я состою у них на профучете как суицидник...
Вчера поговорить с матерью так и не удалось. Сюда перевели – не знаю, с какого барака – еще одно животное, – тоже с Кавказа, донельзя блатное и – прямо на роже написано – донельзя наглое и бесцеремонное, как они все. Хамло и нечисть, – хотя, м.б., поспокойнее, чем шимпанзе. Но “труба”, которой я пользуюсь, теперь 90% времени в его руках. Вчера вечером мать таки прозвонилась сама, но только я успел с ней поздороваться, еще и минуты не проговорил, – вдруг “2-я линия”. Я глянул – опять из-под “крыши”, видимо, опять шимпанзе, которое оттуда звонит именно на этот номер. Чтобы избежать очередного скандала с ним, уже бывшего в прошлую его отсидку, я отдал, чтобы владелец “трубы” ответил на звонок, а матери сказал не класть трубку. И тот, ответив, отнес “трубу” говорить кому-то еще. Я просил меня позвать, как вернут, – этот подонок даже и не подумал! А когда вернули, ею опять немедленно завладел “новенький” до глубокой ночи. А мать ждала 20 (!!) минут, пока эти ублюдки трепались, потом закончили – и ее тоже отключили. Разобидевшись, она больше в тот вечер не звонила. А меня эта ситуация, да еще хамство, с которым “новенький” после этого отказал мне в “трубе”, привели в состояние такой исступленной ненависти к ним ко всем, к этим бесцеремонным наглым тварям, подонкам, уголовному отребью, что просто не описать словами. Ей-богу, если б была возможность – я бы с удовольствием выжег напалмом с воздуха всю эту зону, по периметру, чтобы тут кирпичи плавились, или сбросил бы на них бомбу такой мощности, чтобы осталась на месте этих бараков большая дымящаяся воронка... Ненависть и острое желание уничтожить их! Твари, ублюдки, наглое хамье, всех вас в крематорий!!.
Ночь я тоже не спал нормально, – отчасти из-за всего этого, отчасти из-за соседей, устроивших рядом в проходняке форменный переговорный пункт, сразу несколько человек сидят и болтают про телефонам, а один, самый мерзкий и наглый, 20-летний хлюст, – орет в полный голос, никого не стесняясь; с 12 ночи до 6 утра у него связь бесплатная, и он все ночи напролет треплется со своей девкой (сейчас, когда я это пишу, он тоже треплется с ней, он вообще на связи круглосуточно, как и все они, а вот я не могу здесь получить телефон даже на полчаса в день...); а когда наконец все-таки эта шатия затыкается и ложится спать, – уже остается час или полтора всего до подъема, и если я позволю себе заснуть (как особенно мучительно хочется в это время), то я просплю его. В результате и перед баней, и после нее, и весь день вообще, – стоило мне лечь, как глаза начинали сами собой слипаться, и я если не засыпал, то впадал в дремоту...
А так, в общем – все более или менее. Правда, сегодня вечером мать, скорее всего, не прозвонится опять. Через час на Пушке в Москве должен быть пикет, организованный “Ватаном”, – хорошо бы, кто-нибудь догадался прозвониться оттуда. Сходили в баню, на обед, в ларек (удивительно быстро там управился!..), пришел, поел... Так и хочется расслабиться: всё, тяжелые дни прошли, впереди – 2 выходных, ни комиссий, ни шмонов, не нужно прятать баулы, в воскресенье и на зарядку не нужно... Благодать, казалось бы, – выходные, и вот еще одна неделя прошла, осталось их 117. Но, увы, – опыт жестко учит, что расслабляться тут нельзя никогда, ни на один день и ни на одну минуту, круглосуточно. В любой момент те или другие могут сотворить тебе любую пакость, ибо это не люди, а мразь и зверье...
Сосед, старый ворюга в проходняке рядом со мной, дал мне (временно, конечно) байзер на 0,8 литра, и воду я кипячу теперь в нем. О чайнике – нет, никто не говорит, что его отмели, он пропал, нет. Но и возвращать его никто не возвращает, хотя уже все сроки прошли. Мать уже присмотрела новый, тоже 0,5 литра, но покупать его – мало денег, да и в январе, пока праздники, мне его уж никак здесь не отдадут, так что только если к концу января, везти на длительную. С байзером я, по крайней мере, не ошпариваю руки кипятком, но закипает он, сволочь, раза в 2 дольше, чем прежний чайник, – чуть не 20 минут.

22-10
Итак, последние новости местного буреполомского идиотизма. Новенькое блатное чудо, оказывается, не наше, а с другой зоны, поблизости. Сменили режим и перевели сюда. И, как ОНИ мне сейчас подробно разъяснили, “труба”, которой мы все совместно пользовались, то ли сгорела сегодня утром, то ли что еще, – короче, не включается. Могут, конечно, и врать, – с этой подлой породы станется. Но правда или нет, – а звонить матери теперь придется с другого барака, как сегодня утром. Да, только вот писал: расслабляться здесь не стоит ни на секунду, любая гадость возможна здесь в любой момент.
На улице мороз, по прогнозам ТВ в Нижнем минус 6-8°, но снега нет. Окна в бараках уже частично покрываются наледью от мороза. Гасят свет, и в темноте я смотрю на окно напротив, освещенное снаружи мощным фонарем с запретки так, что кажется полностью замерзшим. Четыре половинки, одна из них – форточка, та самая, что все время открывают. Я гляжу на нее, “засыпая и просыпаясь”, по Галичу, – вечером, пока не заснул и лежу на спине, и утром, за час, полчаса, 10 минут до подъема. Есть в этом замерзшем, освещенном снаружи окне какой-то символ, только я не знаю, какой. Что-то философское, глубокое и настраивающее на мысли о будущем, о Вечности, на то, чтобы оглянуться на весь пройденный путь, оценить его с высоты сегодняшнего дня и, м.б., помечтать о завтрашнем. Задуматься, как ты сюда попал, как это все так сложилось, так глупо вышло, и что теперь делать, и есть ли вообще какая-то надежда, и на что, и когда... Много, много таких вот раздумий, одновременно целый рой глубоких, хоть и невеселых мыслей рождает вид этого светящегося окна в темноте барака. Глубокое, философское, печальное что-то, – лежишь и думаешь, пока не заснешь... Наверное, это окно во тьме я буду помнить долгие годы после (если) освобождения, как символ прожитого и пережитого, как один из “этапов большого пути”. Так же, как и – в ненастные, хмурые полдни осени и зимы – заснеженные крыши соседних бараков, видные из маленького окошка в туалете. Вид, который впечатывается в память навсегда, как фотография, как документ эпохи и судьбы, и значит для тебя очень много. Как и навеки памятные виды из окон СИЗО № 5 в Москве, – 509-й хаты и 1-й сборки, где вместо окна была только щель, наподобие бойницы. Повод вспомнить, задуматься, окинуть сверху взором сразу весь свой путь, не день за днем, а год за годом...

20.12.08. 11-03
Ужасы русской действительности... “Свинцовые мерзости дикой русской жизни”... Только сегодня я понял: эти твари вокруг меня – аборигены. Туземцы. Дикое племя каннибалов, совершенно чуждых нормальной европейской культуре и цивилизации. Хищное и опасное племя дикарей, – увы, не только здесь, в этой зоне, а шире – на 1/7 части мировой суши, от Кенигсберга до Сахалина. И Миклухо-Маклаем мне среди них, увы, не быть...
Матери позвонить не удалось и сегодня, – уж вообще по совершенно дурацкой и анекдотической причине. Теперь только завтра с утра (дай бог!), – если только эту “симку” все же куда-нибудь не поставят и она не сподобится прозвониться сама. Но это вряд ли. На чужие проблемы всем плевать, и, хотя в бараке полно “труб”, но я без связи, и это почти что фатально, потому что просить я у них ни у кого не буду. Да и у кого просить? У этого дурачка, моего 20-летнего соседа, к которому все звонить и ходят круглосуточно и от глупейших ночных разговоров которого с его девчонкой меня тошнит? Всех-то он победит, изобьет, е...ло сломает, зубы выбьет, – та-а-кой герой!!. Глупая детская самоуверенность, – видимо, еще не получал хорошенько по башке, жизнь не научила еще ничему, включая и 10-летний срок...
Ладно, что поделать, это не смертельно, это только временно – проблемы со связью; так у нас с матерью уже бывало, – и на 5-м СИЗО в Москве, и на Нижегородском централе, и когда только привезли сюда... Это поправимо. Мать, конечно, изводится там, нервничает, куда я пропал, а я нервничаю здесь. Осталось 820 дней такой жизни. Этого ужаса и кошмара. Хочется верить, что это все когда-нибудь же ведь кончится, и я все время представляю себе этот еще, скорее всего, холодный, хмурый весенний день – 21 марта 2011 года, – когда я выйду за эту металлическую дверь, огляжусь вокруг, увижу эту “избу” для приезжих на свидания, а потом сяду – в машину или в поезд, неважно, – и поеду домой. И буду смотреть в окно, на рыхлые уже сугробы, на черные голые деревья, на черных ворон в небе, на облака и на придорожные столбы... Жить только верой в это и – ожиданием, что когда-нибудь ведь будет, обязательно будет, этого ведь не может не быть! Все на свете когда-нибудь кончается, и хорошее, и плохое, и этот ужас тоже когда-нибудь кончится. Не может не кончиться... Только этой верой и надеждой мне и предстоит прожить еще 820 дней. Больше нечем. А если нет? Ведь человеку не дано знать свое будущее. Черт его еще знает, как оно там сложится... Если нет – тогда я не знаю...
А пока что тут – все хуже и тяжелее жизнь. Лежу сегодня после завтрака, – двери и форточка напротив закрыты, но откуда-то явственно дует, и я мерзну. А на улице уже морозище приличный, окна и впрямь начинают замерзать. Догадываюсь, выхожу на улицу проверить – и точно, форточка открыта дальше, в середине секции, уже у (полу)блатных. Твари! Обычно всем этим существам, которые здесь зимой открывают, – им не жарко, нет, им, видите ли, запах не нравится! Они, видите ли, “проветривают”. Я поддел еще один “тепляк” под спортивную старую куртку, чтобы не мерзла спина; но вот сейчас сижу, пишу, – и явственно чувствую, как тянет холодом по полу, по ногам, хотя они и в шерстяных носках. Если так будет продолжаться и дальше, то эту зиму я, скорее всего, не переживу, – просто замерзну тут и сдохну, скорее всего от простуды какой-нибудь. Вот потому-то я и не говорю никогда о своем освобождении как о будущем несомненном факте, а всегда добавляю “если”. 820 дней – это еще очень много, это 2 с лишним года ежедневного ужаса и лишений. Скоро проверка, я, как обычно, выйду заранее, походить взад-вперед по двору, но – на душе у меня не будет спокойно, как лучше всего для этих прогулок. И читать не тянет, ничего не лезет в голову, – гложет в душе только одно, что вот опять нарушилась постоянная связь с матерью, и я не знаю, когда и как она будет восстановлена. Гложет, и сосет, и не дает покою, как ноющая, не острая зубная боль...

22-10
Опять жизнь моя тут круто меняется, опять делает зигзаг. Сколько их еще будет за оставшиеся 2 года... “Труба”, как узнал сегодня вечером, сдохла безвозвратно. Будет ли другая, неясно, а до тех пор (?) придется ходить снова на другой барак, как весной, рискуя выговорами и ШИЗО. Матери таки смог сегодня дозвониться, – конечно же, она была после 2-х дней без связи в истерике, даже сильнее, чем я думал...

22.12.08. 10-16
Понедельник. Шмон непонятно где: двое – на 5-м, а куда делась остальная шмон-бригада с большого “продола” – неизвестно...
Но бывают все же и здесь, хотя и чрезвычайно редко, приятные моменты. Фантастическое, потрясающее, почти мистическое событие: вчера мне отдали чайник! Обещали отдать еще в субботу, но реально принесли лишь вчера вечером. Я уже простился с ним навсегда и не думал больше увидеть, – почаще бы так ошибаться! Словами не описать, как это приятно -не возиться с байзерами, кипятильниками, кружками, не ошпаривать пальцы, не ждать по полчаса в холодном “фойе”, пока закипит твой чай, – а спокойно и без проблем получать нужное количество кипятка за 10 минут, в удобной посудине!..
Еще из приятного – завтра наконец-то, по всеобщей информации (которую никто не пытается оспаривать), уходит в отпуск наш отрядник. Есть надежда отдохнуть от него до середины февраля и не выскакивать по понедельникам в мороз на зарядку (эта тварь приперлась даже сегодня, в последний день). А еще – некоторое время назад исчезли вши! При ежедневных проверках одежды я перестал их находить в рубашке и носках. Скорее всего, это следствие того, что полублатные соседи, захватившие соседний проходняк, полностью переодели моего полностью завшивленного старичка-соседа, уже в моем проходняке, т.к. он спит вплотную к одному из них. Исчезло шимпанзе, исчезли вши, исчезнет завтра и отрядник, – и можно подумать, что вроде жизнь налаживается, а? :) Все не так уж плохо... Но, увы, это, конечно же, иллюзии. И первое опасение – как бы, в связи как раз с уходом в отпуск отрядника, шимпанзе не вернулось бы уже на днях, отсидев свои 15 суток...
Со связью по-прежнему ситуация сложная. После Н.г., может быть, удастся затянуть новую “трубу”, – но через другого посредника, нового, не того, что раньше, так что доверять ему (при его явной даже на глаз хитрости и жуликоватости) я пока что опасаюсь. Т.к. денег очень мало, я придумал отдать на это дело свой старый телефон SonyEricsson, валяющийся у меня дома со дня ареста. Сколько связано у меня воспоминаний с этим телефоном!.. Я купил его в июле 2004 года в Севастополе, где мы тогда останавливались, плывя из Киева в Одессу и обратно (та знаменитая “эмиграция”, когда я уехал от уголовного дела, по которому и сижу сейчас, и, считая дни, 2 месяца ждал этого рейса в Киеве и Виннице). Я звонил с него своей Ленке и посылал sms-ки Надьке, той, с теплохода “Крылов”, в августе-сентябре 2004, ожидая, когда мне придет сообщение, что моя sms доставлена, то есть ее телефон с утра включен. Я боялся, не знаю сам, почему, что вдруг, повинуясь какому-то внезапному приступу сумасшествия, размахнусь – и с силой швырну его в воду с палубы теплохода, когда мы плыли летом 2005-го по маршруту Москва-Пермь-Москва. Мне звонил на этот телефон Михилевич из Израиля, и с ленкиной ближней дачи под Лобней я посылал ему осенью 2005-го sms-ки, что я за городом... Весь последний период, с “эмиграции” и до ареста, связан у меня с этим телефоном, и когда я падал с 4-го этажа – он тоже был у меня в кармане. Ну что ж, он верно послужил мне, и пусть под конец послужит еще немного, пока не спалится здесь. Он начал свою “жизнь” (не в смысле сборки, а в смысле покупки и пользования им) в Севастополе, а закончит ее в Буреполоме...
На улице морозище, градусов 10, но скорее еще больше (меньше) – а эти твари продолжают постоянно открывать форточки и двери. Из каждой двери, окна, щели, где открыто или не плотно заткнуто – видно, как уходит тепло в виде столба пара, что, по-моему (и по опыту прошлой зимы здесь), бывает только в сильные холода. Я мерзну – а этим сукам, этому сиволапому быдлу, видите ли, “нечем” или “невозможно дышать”. Изнеженные какие, прямо кисейные барышни... Поток ледяного холода на входе в барак сдерживает всего лишь одна плохонькая, не закрывающаяся плотно дверь, тогда как на других бараках их по три.
Опять вся эта нечисть стала гнать брагу, кипятить ее на водяной бане на “фазе” и т.д. – хоть это и было, как я слышал, им запрещено именно ввиду постоянных шмонов. Из-за их пойла и шмонают так активно перед Н.г. каждый год.
20-летний дурачок-сосед по ночам “базарит” со своими бабами по телефону так громко, что даже такие же, как он, наглецы делают ему замечания. Спать, естественно, под его треп невозможно.
Осталось мне 818 дней. 29-го на короткую свиданку едут мать и Миша Агафонов. Толпа будет большая, так что еще вопрос, пустят ли их.

21-40
Еще пара хороших новостей, забытых утром. Ушел сегодня старый выродок Сапог, живший последние 2 месяца прямо надо мной. Все свои претензии ко мне (что я написал статью “бить ментов”, а сам их не бью; что я кормлю колбасой кошек и глажу их, и т.п.) эта падаль часто в своих витийствованиях на публику заканчивала фразой: “Ну, еврей, одним словом!”. Ничего более обличительного оно против меня найти не могло...
Меня долго мучил вопрос, какой новый ужас поселится на его место, когда эта тварь уйдет. И вот – совершенно неожиданно, еще последнюю ночь Сапог был здесь, но не ложился, – его место занял заготовщик, парень лет 24-х (?), уже живший в этом проходняке весной, но на соседней шконке, – когда Юру запихнули в “петушатник”, тот занял его место. Я и мечтать не мог о таком соседе. При всех возможных недостатках, – это, редчайшее здесь явление, парень вежливый и воспитанный. Что тогда, весной, что сейчас, – заходя в проходняк, садясь на мою шконку или залезая к себе наверх, он спрашивает, не мешает ли он, не побеспокоил ли, не надоел ли, и т.д. Слышать это здесь, среди стала злобных диких кабанов, так и норовящих сделать тебе какую-нибудь пакость, поглумиться над тобой, нахамить по мелочи, в быту, – слышать это просто дико. Золотой парень, хотя бы с точки зрения чисто внешней, чисто бытового общения. Добродушный, не злобный. Я не хочу сказать, что он не быдло, – по интеллектуальному уровню, по всем представлениям о жизни, ее целях и смысле, по всегдашней у русских рабской покорности любой силе. Но все равно – я безумно обрадовался, когда увидел его лежащим на шконке надо мной, и еще больше – когда утром на мой вопрос он ответил, что и впрямь будет здесь жить. Достаточно для контраста вспомнить ту мерзкую наглую тварь, того лося, который жил тут все лето и осень и изводил меня своим хамством, садясь мне на ноги и пр., чтобы понять мои чувства.
Зато от матери вести приходят мрачные. Миша Агафонов поехал сегодня за билетами – ехать ко мне 28-го, – и не купил их. Плацкартных уже не было совсем, а были только купе, подорожавшие с 2200 до 2800, и общие (сидячие). Пока что, как я понял мать, не куплено еще ничего (Мише вроде бы не хватило денег на купе), так что как уж и на чем, и за какие деньги они поедут, – пока все неясно, все под сомнением...

23.12.08. 22-00
Огромное облегчение: вот и еще один день прошел. Поскорее бы все это кончилось... День был не простой, а отмечен большим событием: шмоном. Явились в 10 утра, всех согнали в “культяшку” (из которой выход на улицу был открыт, но на улице, по данным Кировской редакции ТВ “Россия”, было в 7 утра минус 16°, а Киров отсюда совсем недалеко). Сидели, смотрели какой-то фильм по телевизору, потом новости, часть блатных перманентно переругивалась с “мусорами”, охранявшими (как можно было подумать, но я не уверен) дверь в коридор. В начале 12-го шмон кончился. В коридоре – содран линолеум с пола, в секции – все разгромлено, шконки “обиженных” все выдвинуты, так что ни в дверь, ни по секции не пройти. У меня – вся шконка вверх дном, как всегда, разбросаны и перерыты все книги и бумаги под изголовьем матраса. Вытащили из-за шконки мешок для бани, все из него вытряхнули и – в припадке служебного рвения – свернутые клубком чистые носки развернули, дабы проверить, нет ли чего внутри... Баулы не трогали, ничего не забрали – просто устроили погром. Впрочем, прибрался я довольно быстро. И – интересная деталь – следующая за мной шконка и дальше, вся середина секции оказалась совершенно не тронутой. Еще с весны я заметил у них такое обыкновение – перерывать все в обоих концах секции, а середину не трогать. Тешу себя надеждой, что это последний шмон на какое-то время, – по крайней мере, до конца их дурацких “праздников”.
Вечером дозвонилась в полной истерике мать и долго визжала и орала на меня. Еще вчера дозвонился Карамьян и сообщил, что Зимбовский закинул ему набитый кусок моего дневника за январь-февраль этого года. Сказал, что хоть они и в ссоре с моей матерью, но зря я о ней так резко там написал, – ты, говорит, теперь как Маша Гайдар, которая своего отца назвала предателем и т.д. А теперь – матери кто-то сообщил, что Карамьян об этом разговоре со мной написал в рассылку, и у матери истерика по 2-м поводам: что я вообще с ним разговариваю и что он якобы “поднял как знамя” (или “на щит”? Точно не помню.) эти мои резкие слова о ней, а она поэтому заново, с новой остротой разобиделась на меня за них. Это уже 2-й пароксизм этой обиды, 1-й был в июне, и тогда она точно так же верещала по телефону, что больше ни за что и никогда не приедет ко мне. Приехала, однако. С большим трудом мне удалось добиться от нее 2-х новостей: что билеты, 2 купейных, Миша Агафонов вчера все же купил, и что она дозвонилась Трепашкину. Тот передал мне привет и сказал, что он большой спец по делам касательно УДО (как адвокат), так что пусть она возьмет для него в суде все отказы в УДО, он ими займется. Практически со 100%-ной точностью можно заранее сказать, что если он и впрямь займется (что не факт), то толку от этого не будет никакого. С этой Системой бесполезно разговаривать вообще о чем-либо на юридическом языке; она понимает только язык свинца, огня и тротила. “Все решают только пули”.

24.12.08. 9-55
Только что, 5 минут назад: “40 “мусоров” на большом!!!”. “20 на тот “продол”, 20 на наш!” “Мусора 12-й – 5-й!” М-да, этот новый год будет явно веселее того. Завтра они вполне могут тем же числом пойти шмонать 8-й и 4-й (тоже одно здание), а в пятницу – к нам и на 10-й. Так что идти заранее в баню, видимо, не придется...
Все это, конечно, затмевает уже события вчерашнего вечера, – но вчера тоже было весело, ничего не скажешь. Жизнь между теми и этими мразями, в форме и в спортивных костюмах, как между 2-х огней... Достаточно сказать, что свет не выключали до 1-го часа ночи, когда погасить его потребовал один блатной. До этого тоже пытались несколько раз, но другой блатной – тот же, что и каждый вечер не дает гасить – то поднимал крик: “Включите свет!!!”, то один раз даже поперся к выключателю сам.
Уже раздевшись, сидели с моим новым соседом сверху, заготовщиком, на моей шконке, он рассказывал про свое дело, про свои глупые кражи телефонов по пьяни. Вдруг на “лепне” моего другого соседа, старика, уже спавшего (“лепень” висел на гвоздике), полублатной сосед-дурачок из соседнего проходняка заметил вшей. Боже, что тут началось!.. Рядом оказался один из наиболее агрессивных и злобных блатных подонков в бараке, 2-й по агрессивности после шимпанзе, большой любитель командовать и бить. К делу тут же привлекли его, плюс еще позвали старшего шныря – того самого подонка, бандита и конченную мразь, с которой я в 2007 жил в одном проходняке первые 4 месяца на этом бараке. Старика подняли с постели, раздели догола, вытолкали в таком виде в холоднющее “фойе” – проверять его одежду, а потом шнырь, с первых дней меня ненавидящий (впрочем, как и я его), взялся за меня. Он сдернул с меня одеяло, схватил мои висевшие на крючке вещи и потащил все это в раздевалку. Одеяло там он бросил прямо на грязный пол, я поднял его и унес обратно. Никаких вшей он у меня, конечно же, не нашел (т.к. их нет, я проверяю одежду каждое утро), но своему “начальнику”-блатному, конечно же, объявил, что “вшей нет, но гниды есть” (не показав при этом ни одной!), и тот велел завтра с утра гладиться. Затем эта блатная нечисть стала мне выговаривать, каким, по ее представлениям, должен быть журналист и как выгляжу я. А затем вдруг, неожиданно, это существо, хоть на сей раз и не пьяное, потянуло изливать мне душу и говорить со мной по душам. Оно стало подробно рассказывать мне про своих родителей, жену, ребенка, и как ему трудно доставать деньги (за счет бывших любовниц), как оно покупало, в основном за свой счет, жратву для барака на Н.г., а потом – в долг – домашний кинотеатр в барак (на хрена он тут нужен?), и т.д. и т.п. Длились эти излияния долго; потом оно вздумало показать мне свои фотографии, притащило 2 толстых альбома и повело меня в сушилку – свою вотчину. Там был такой холод, что пришлось надеть телогрейку. Какое-то время я смотрел фотки с его комментариями (в душе проклиная и его, и всех их, и всю эту свою дурацкую жизнь); потом пришли другие блатные и стали искать 20-литровую емкость с брагой, чтобы “гнать” ее дальше. К их недоумению, браги нигде не было. Они перерыли всю каптерку – нет как нет. Мой собеседник, озабоченный, ушел, оставив меня досматривать альбомы одного. Я досмотрел, отнес их ему и лег в постель. А они все бегали, суетились, – видимо, искали. И, когда уже погасили свет, я услышал вдруг голос того самого шныря, эксперта по вшам, входящего в секцию: “...но я не “крыса” и эту брагу не брал!”. Сперва мне показалось, что он смеется, говоря эти слова; но из дальнейшего я понял, – нет, он плачет! Он самым натуральным образом плакал, повторяя на все лады клятвы, что он не “крыса” и брагу не брал. Двое блатных – тот, что показывал мне фотки и тот, что погасил свет – укладывали его спать, требуя успокоиться и грозя избить, “если из-за тебя кто-нибудь в бараке пострадает”. Немного спустя поднялась суматоха, что этот шнырь, оказывается, ушел по “дороге” в сторону 10-го барака. “А оттуда на тот продол и в контору”, – предположил кто-то (хотя чтО бы он мог рассказать в конторе, мне не совсем ясно). А еще чуть позже, выйдя из секции, я увидел его, сидящего в “фойе” на корточках, прислонившись к стене и закрыв лицо руками. Били ли его, я не знаю, но скорее всего били, конечно. Здесь не церемонятся...
А мой несчастный вшивый сосед так и лежит голый со вчерашней ночи. Ему дали чьи-то спортивные штаны, обрезанные чуть ниже колен, а всю его одежду забрали. Дали ему также другие матрас и одеяло, но забрали подушку. Когда вернут (и вернут ли вообще) – непонятно. В секции холодно, одеяло его тоненькое, “летнее” (байковое), и он лежит под ним с головой. На завтрак он не ходил, разумеется, лишь попросил меня принести ему хлеб. Непонятно, как он пойдет на проверку через полтора часа. Скорее всего, конечно, никак, – посчитают здесь, на шконке. Всем плевать, – эти твари умеют только командовать, а дальше – выживай как хочешь...
Последние дни пошли разговоры, что “мусора”, где видят, снимают с зэков “олимпийки” – спортивные куртки, в которых тут все ходят. Другие теплые вещи тут вообще напрочь “не положены”, а теперь еще и эти отнимают... Не только новую, отличную теплую куртку уже 2 раза не взяли у матери, – но и за свою старую, прошлогоднюю, потертую, облезшую, страшную, с полностью рваными манжетами рукавов, в которой хожу, я стал опасаться. Кроме нее и “толстовки” с начесом от нижнего белья, – больше ничего теплого у меня нет, а зима, видимо, будет жуткая, лютая. Сижу, пишу – и в закрытой, с кучей людей секции у меня мерзнут ноги в шерстяных носках. А обилие “мусоров” и шмон сразу на 2-х бараках не обещают ничего хорошего, – обещают, например, очередное “построение”, шмон вещей в баулах (как уже был 27 ноября), просмотр и отъем всего “неположенного”, что одето под телогрейки... И деваться некуда, – если никто не сопротивляется, то они сильнее и все равно отнимут, в одиночку не отстоять. А за оставшиеся мне 816 дней будут ведь еще 2 новых года – 10-й и 11-й, будут еще лютые 2 зимы, и как их пережить совсем без теплых вещей, постоянно замерзая, и не сдохнуть. – непонятно...

15-35
И, наконец, последняя новость совсем добила: явилось опять шимпанзе! По всему бараку уже раздается знакомый сатанинский хохот. Это надолго – минимум до февраля, пока не выйдет отрядник. Лучше уж отрядник, чем эта тварь... Действительно, между НИМИ и шмонами – зажат теперь, как между молотом и наковальней. Новый год будет очень веселым. Особенно если с января опять поедут комиссии...
Эта мразь, главный спец по вшам, действительно спер у блатных брагу и был вчера ночью крепко бит за это. С появлением шимпанзе сегодня ему ожидалась добавка. На другого шныря – заготовщика, видевшего, как он утаскивал брагу и, видимо, выдавшего его, – он вчера ночью полез с ножом.

25.12.08. 18-05
20 “мусоров” с утра на наш “продол”. Шмон на 5-м и – вроде бы – на 9-м (тот “продол”). Постоянные хождения “мусоров” именно в этот барак весь день. Заводчиков, першийся, как думали, к нам, но оказалось – в СДиПовскую будку рядом с нами. Холодина на улице, – сильный бесснежный мороз, в то время как Москва и другие города, судя по ТВ, утопают в снегу. Весь день из дальнего конца секции, не переставая, несутся то злобные, безумно-яростные матерные вопли на кого-то, то все тот же истерический, совершенно психопатический смех, местами переходящий в визг. Днем, перед обедом, вдруг разболелась голова, но не левая половина, как обычно, а правая. Достаточно ощутимо болело. И замерз опять, как цуцик, – при таких морозах в бараке холодно, в одной спортивной курточке, как я хотел проходить всю зиму, не посидишь, надо поддевать “тепляки” от белья. И тут надо было с больной башкой собираться на обед шнуровать и завязывать эти проклятые ботинки; а тут как раз приперлись “мусора”, а после этого через убранную по случаю их прихода “шкерку” начали опять что-то глумливое вякать ублюдки-соседи...
Все это, и еще многое другое, и еще остающиеся до Н.г. шмоны, и проблемы со связью, и сам факт, что я до сих пор тут нахожусь, в этой жопе, среди отъявленных подонков и нечисти, – вызывает такую дикую, злую тоску, такую ненависть к ним ко всем – и к тем, и к другим, в погонах и в “фуфайках”, такую смертельную ярость и такое чувство обреченности, нелепости, бессмысленности всей этой жуткой и дурацкой жизни, – что, ей-богу, или их бы всех сжег живьем, не пощадил бы никого, или самому пойти и повеситься – но жить среди всей этой смрадной блатной падали и под одной с ней крышей я больше не в состоянии...
Связи так и нет до сих пор, со вчера. Эта нечисть блатная, запасной вариант на крайний случай, – сегодня утром дрыхла, когда я зашел. Когда ходит на завтрак со всеми, видимо, – тогда не спит, а когда не ходит, то дрыхнет с самой ночи до 8 часов и позже. Будить не станешь, да и все равно бесполезно, и я ушел, понадеявшись, что есть у матери теперь аж 2 номера тут, в бараке, – авось как-нибудь дозвонится. Но ни одна мразь тут пока что не спешит ко мне с телефоном, хотя мать наверняка дозванивается с часу дня. Все возвращается на круги своя; повторяется ситуация конца 2007 года, когда просто (нарочно, естественно!) перестали звать к телефону, и все, сколько ни звони сюда, а идти просить тогдашнюю однорукую мразь самому было вообще немыслимо...
Завтра в баню, и надо, как всегда теперь, выйти бы пораньше, – а тут может явиться шмон, может вывернуть все баулы, забрать, увезти, – все, что угодно, так что не знаешь, идти вообще в баню, или нет. А после бани и проверки опять предстоит “общее собрание” (м.б., опять на час) с чифиром и “обезьяньим цирком” в качестве гвоздя программы. От всего этого так тошно и мерзко на душе, что абсолютно не хочется жить. Скорее бы сдохнуть, скорее бы это все закончилось... Что мне ваш Новый год, и чтО тут праздновать, – то, что и этот прошедший год весь провел в неволе, и наступающий весь пройдет здесь же, и следующий за ним... Никакой радости, – еще меньше, чем было у меня под этот ежегодный “праздничек” на воле. Там была тоска и пустота, а здесь уж вообще – загробное существование...

21-52
Дозвониться матери так и не дали, – в который уж раз за эти год с четвертью на этом проклятом бараке... Все как всегда. Это новое блатное чмо, с которым я поторопился связаться, оказалось ничем не лучше прежних (если не хуже). Странно подумать, что, находясь здесь, в бараке, как будто бы на телефонном узле, где мои соседи и все прочие не слезают с телефонов круглосуточно, – я фактически лишен возможности позвонить матери на 5-10 минут в день, хотя бы просто узнать о ее здоровье... Что это? Плата за то, чтобы быть приличным человеком и оставаться им даже среди сброда подонков?..

26.12.08. 15-20
Все мерзее и мерзее здесь, все тошнее и тошнее у меня на душе. Мрази, хари и твари... Будьте вы прокляты вместе с вашим новым годом и со всем, что у вас только есть... Тоска, и омерзение к ним, и ненависть такая, что жить с ней невозможно, – пойти и удавиться сейчас, если нельзя одним разом удавить их всех...
Вчера, уже когда записал последний кусок в дневник и лег спать, – пришел-таки этот подонок, новое блатное чмо с “трубой”, где на мою “симку” звонила мать. Ровно 2 минуты мы с ней смогли поговорить, – это чмо постоянно торопило, бормотало, чуть не ногами сучило от нетерпения. Сегодня позвонил с запасного “варианта” и узнал, что оно вчера несколько раз брало трубку, когда мать звонила, и отказывалось меня звать, – типа, само ждет звонка. Так что, без сомнения, в смысле связи “новый” год (2009) будет еще хуже и тяжелее, чем старый. Все с каждым годом становится в этой жизни все хуже и хуже, и лишь 2008-й в некоторых отношениях был почему-то редким исключением.
Шмонов сегодня, похоже, не было вообще, потрясающе! Вот уж не угадаешь... В баню пошел заранее, и там все – и 2-й отряд, который там уже был (не весь, несколько человек), и потом подошедший 13-й – ждали, наверное, минут 30, пока банщик придет и откроет воду (краны под замком). Такого за полтора моих года здесь еще не бывало. Полчаса, не меньше!.. И вода-то поначалу пошла совсем почти холодная; но зато потом стала даже слишком горячей.
“Чифиропитие” без меня тоже прошло удачно – всего 20 минут, что ли, и меня никто не хватился. Но – новые пакости. Сперва, до проверки, шимпанзе вдруг стало интересоваться, когда у меня свиданка и не могу ли я попросить, чтобы моя мать ему, шимпанзе, захватила из Москвы – от его брата, что ли – пару кг. каких-то сладостей. Этой мрази конченной, которая орала на меня, чуть не ударила по лицу, из-за которой я имею выговор... Я, однако же, сдерживаясь, сказал, что спрошу, когда буду говорить с матерью. Но хрен там! – после проверки вдруг подбежало опять то существо с моей “симкой” и вопросило, когда “симка” заблокировалась. То бишь, раньше pin-кода на ней не было, а сейчас вдруг появился. Потом оно так же стремительно убежало, и мне показалось по этой стремительности, что “симка” у него как-то заработала; а когда выходили на обед, я видел его с прижатой к уху “трубой”. Так что надежда есть, но до конца не ясно, работает ли этот номер и может ли мать звонить на него. К вечеру, если не дозвонится, видимо, придется отлавливать эту нечисть и спрашивать напрямую. Отлавливать – т.к. идти к ней прямо в проходняк мне мерзко и непереносимо.
Тоска, тоска, тоска... Когда же это все кончится, этот затянувшийся нелепый зигзаг? Осталось 814 дней.
Утром – еще одно несчастье (точнее, еще с вечера). Вечером один из блатных “командиров” приказал заготовщику из нашего проходняка, взятому последнее время работать в столовую и потому приходящему в барак только на ночь, перелечь от нас на другое место. А именно – на место художника-татуировщика, который как раз не спит по ночам, а только днем. А на место заготовщика уже сегодня утром (как мы и подозревали с вечера) засунули чисто блатного дебила и подонка – длинного, как верста коломенская, 20-летнего, и притом наглого и глупого до чрезвычайности, что прямо написано на его совсем еще детской физиономии большими буквами. Оно лежит и спит весь день, да и вообще – вечно с сонной мордой выходит на проверку последним, когда уже все стоят и “мусор” считает. Оказывается, после того, как оно только на днях вышло из ШИЗО, где сидело довольно долго, – его место оказалось уже занято, и его кроме как сюда, класть некуда. Одна надежда, что освободится место поблатнее – переложат, т.к. ужиться с ним нормально в одном проходняке, с этой (когда не спит) ехидно-глумливой нечистью не получится никак, я это точно знаю уже заранее. И еще раз проклинаю их всех, среди кого злая судьба заставила жить: будьте вы все прокляты, твари! Сдохнуть вам всем в Новом году!..

27.12.08. 18-58
Наконец-то пошел снег – перед дневной проверкой еще небольшой, а к ужину уже крупными хлопьями, – и сразу стало ощутимо теплее. Но все равно, когда эти твари, “проветривальщики”, открывают настежь дверь в секцию, цепляя ее привязанной к столу “фазы” петлей за ручку, да еще если при этом открыта наружная дверь в барак (ее эти скоты специально закладывают камнем), – холод непереносимый! А они норовят открыть то и дело, при каждом удобном случае, а уж перед всеми зарядками-проверками и обедами-ужинами, да еще задолго, минут за 10-15, – это уж обязательно. Хорошо еще, что хоть окно напротив меня перестали открывать, – ссылаясь на то, что петли у этой форточки слабые, еле держатся, тот из стариков, что поадекватней, плотно забил ее в раму со стороны улицы.
Все обошлось. “Симка” моя работает и дальше, а вчера вечером, как выяснилось из разговоров, внезапно заблокировалась не одна она, а еще куча “симок” в бараке. Загадочное явление, которое, кроме прямого сотрудничества сотовых компаний с УФСИНом, на 1-й взгляд трудно чем-то еще объяснить...
Шимпанзе то ли забыло о своей просьбе, то ли нашло другой вариант, – вчера я так и не смог созвониться с матерью, а сегодня оно ни разу за весь день не спросило об этом. Ну и слава богу.
Мать и Миша Агафонов выезжают ко мне завтра вечером, в понедельник утром будут здесь. На этот раз, увы, связаться с ними в поезде и узнать, что все нормально, едва ли удастся. Постараюсь заставить себя не волноваться и без этого.
В столовке последнее время стали опять давать пшенку, – единственную из каш, которую я ем, и даже, пожалуй, с некоторым удовольствием. Но еще лучше было бы, если б она не была так сильно разварена и была бы холодной, – холодную пшенку я почему-то люблю больше горячей и в тюрьме обыкновенно оставлял ее постоять, остыть.
Лось, который осенью жил в моем проходняке и садился мне прямо на ноги, вчера в какой-то вольной куртке с пышным меховым воротником поперся на вахту – просить, чтобы пустили в больницу в неурочное время. В результате лишился воротника – там ему такое “не положено” то ли оторвали сами, то ли заставили отпороть его самого.
Старый подонок, алкаш и ворюга, мой сосед из соседнего проходняка, так и не делает мне жилет из телогрейки, который начал уже месяца полтора (если не 2) назад, причем в счет своего долга мне, т.е. бесплатно. Твердо обещал, что к Н.г. , но – лежит, дрыхнет с утра до вечера, или сидит и трепется со мной же, – почесать языком он такой же заядлый любитель, как и выпить. Между тем, в бараке реально холодно временами, а эта мразь Милютин на недавний очередной звонок матери ответил категорическим отказом пропустить новую спортивную куртку. Так что еще одна теплая вещь, хотя бы жилетка на синтепоне, в эти холода нужна позарез, и больше половины зоны уже ходит во всевозможных таких теплых жилетах разных фасонов и длины. Но алкашу я ничего говорить не хочу, тем паче, что кроме ворчливой ругани, отговорок и пустых обещаний, от него ничего не услышишь. Я скажу ему об этом не раньше 1 января, когда его обещание “до Нового года сделаю” окажется очевидным враньем.
Со связью по-прежнему полные кранты. Нечисть, пользующаяся моей “симкой”, дольше 3-5 минут говорить ни с кем не дает, торопит и требует денег на оплату телефона. Приходится пользоваться в 8 утра (неудобное время) запасным вариантом, если только он не спит. Дозвонившаяся сегодня к вечеру Е.С. сообщила, что сегодня, несколько раньше, она говорила обо мне в прямом эфире радио “Свобода”.

28.12.08. 11-23
Тоска такая невыносимая, что буквально сжимается сердце. 2 полных года жизни еще в этом ужасе... С матерью связаться утром опять не удалось, и, вернее всего, до завтра, когда она уже будет здесь. Один блатной хмырь пошел на короткую свиданку сегодня – и оттуда (по телефону) информация, что народу очень много (завтра будет еще больше?) и что, поскольку очень много передач, свиданщица отказывается их принимать. Это что-то новенькое!.. А если завтра не примут у матери и мою передачу???...
А в том году в эти дни на короткой свиданке был шмон с раздеванием догола, – специальный, издевательский. Никогда не забуду, – за 3 года это был день самого острого, максимального унижения. Будет ли что-то подобное завтра?..
Будь он проклят, этот ваш Новый год...

29.12.08. 17-35
Прошла короткая свиданка с матерью и Мишей Агафоновым. Без происшествий она, как всегда, не обошлась. Часа за полтора до конца ее один парень изнутри нашего “загона” через единственную маленькую дырочку в перегородке, под самым потолком, выбросил что-то (не знаю уж, что) наружу, а его жена побежала подбирать. Суки-свиданщицы, 2 шт., которых в тот момент в зале не было, услышали, видимо, ее шаги и прискакали с криками: “Вы что тут бегаете?!” и т.п. Поорав немножко, эти твари вдруг вырубили переговорные трубки, и тем самым свидание было оборвано. Нам двоим, выходившим последними, несказанно повезло: выйдя на вахту, мы, по инициативе этого 2-го парня, просто взяли – и пошли “домой” (в бараки), никого не спрашивая, можно ли, и не дожидаясь никаких “общественников”. Те же, кто уходил раньше нас, а также и парень, выходивший втроем с нами, но ушедший первым, – оказывается, подверглись полному шмону с раздеванием, прямо как год назад! Хотя обычно шмон с раздеванием после коротких свиданок тут не практикуется, если только по самодурству начальства. Шедший вместе с нами налетел, как он потом рассказывал, на Степышева, и был этим недочеловеком обыскан лично.
Но главная мерзость этого свидания состояла в другом, крайне неприятном сюрпризе. Все распечатки, что не удалось передать в тот раз, плюс пресса и несколько книг, – все это свиданщица без колебаний забрала, сказав, что это пойдет через Демина, т.е. оперчасть. Тогда как распечатки Демину вообще видеть абсолютно ни к чему; книги же и прессу – он отдаст неведомо через сколько месяцев, если отдаст вообще; к тому же, при тотальной власти шимпанзе и прочей блатной мрази лишние посещения штаба мне абсолютно ни к чему. К отряднику, и то не давали ходить спокойно...
Короче, на январь я остался без свежей прессы и без книг. Книги есть еще непрочитанные тут, в бараке, под матрасом, так что не беда, продержусь как-нибудь. Пресса – ладно, бог с нею тоже, все равно после новогоднего паралича на 10 дней вся эта прошлогодняя политика будет выглядеть уже устаревшей... Но если такой режим они установят и будут держать все 2 оставшихся года, – деградация, которой я больше всего боюсь и с ужасом ощущаю, еще больше усилится и станет, пожалуй, необратимой. В этой дикой среде, среди одноклеточных простейших, живущих куревом и чаем, вне своей профессиональной среды, да еще без всякой информации о жизни движения и о происходящем в стране (кроме 1-го канала ТВ), – пожалуй, можно и впрямь сойти с ума...
Миша Агафонов, с которым мы долго и хорошо говорили, и он рассказывал много интересного, – упорно не советовал мне ничего отсюда писать, аргументируя в т.ч. и тем, что здесь я вне информационных потоков и не могу должным образом реагировать на происходящие события, питаюсь крохами информации. Да уж, теперь – точно вне... Но зато, подумал я уже после свидания, я здесь нахожусь в мощном потоке пропаганды, обеспечиваемом телевидением. Какие-то большие мировые события, которые никак не объедешь (типа независимости Косова или русской агрессии в Грузии), это ТВ все же не может не показать – и этого мне хватит, чтобы их комментировать, чтобы, в сущности, просто высказывать свое отношение к ним. Пришла опять, в который уж раз, и мысль подписаться на тот же “The New Times”, и вот это как раз то, чем очень реально и ощутимо могла бы помочь Е.С. (по словам Миши, она очень сожалеет, что между нами как бы “пробежала черная кошка”, и хотела бы примирения. М.б., с этим она и дозванивалась мне пару раз в последние дни, – правда, оба раза говорили мы всего лишь считанные минуты, – когда мне дозвониться из-за испорченного телефона было уже практически невозможно). Если только по подписке получать 4 номера журнала в месяц не надо будет тоже через Демина.
...Шел сейчас с ужина по нашему “продолу” мимо бараков, и навстречу мне попался мой алкаш-сосед с палкой. И от этой встречи почему-то вдруг так ясно всплыло в сознании: эта прямая дорога с утоптанным белым снегом в свете фонарей “запретки”; и заборы бараков с распахнутыми калитками; и выходящие на дорогу большими деревянными пристройками торцы бараков, отдаленно напоминающие избы; и этот зимний вечер, и, опять же, снег, и попадающиеся навстречу прохожие... Господи, да ведь это – деревенская улица, типично деревенская, сельская, эти деревянные 2-хэтажные пристройки, и калитки, и фонари, и снег... Уютная такая, добрая, мирная сельская улица!.. Пригрезится же такое... И кто бы мог, глядя на эту добрую новогоднюю картинку, представить, сколько за всем этим боли, и горя, и ненависти, и слез, – в частности, моих... И как будет потом оно вспоминаться, все это, и этот добрый вечерний пейзаж на заснеженной сельской улице? Вспоминается только Буковский: “Может ли быть ностальгия по сумасшедшему дому, тоска по тюрьме?”...

30.12.08. 15-55
Он тянется, тянется, тянется бесконечно, этот бесконечный, длинный, бессмысленный день. Предновогодний. Тоска на душе страшная, совершенно невыносимая, несовместимая с жизнью. Зачем я, в самом деле, и родился-то на свет?.. Как глупо все получилось... Сидеть вот теперь здесь еще 2 года с лишним, 810 дней... Зачем? Кому это нужно? “Не спрашивай, зачем, не спрашивай, когда. Сидишь – сиди, не предавайся горю...” Но тоска все усиливается, и с причинами, и без... Главная причина – это, конечно, полное отсутствие связи. Запасной вариант, сука, по утрам дрыхнет; зайти днем – шныряют постоянно “мусора” туда-сюда, вот как раз сейчас, когда шли на обед и обратно, а я после обеда как раз уже собирался зайти. Попробую сейчас, после ужина. Хотя это большой риск, и очень неприятно и глупо будет влипнуть тут опять из-за этого, как в сентябре... Но выхода нет, делать нечего, – попробую. А тут, в самом бараке, все настолько безнадежно и глухо, – некого и не о чем даже спрашивать. Эта новая тварь, с которой я, дурак, поторопился связаться, кормит только одними обещаниями при редких разговорах, а подходить и что-то просить я даже не хочу – и противно до тошноты, и ответ известен заранее. Сижу тут как на телефонном узле, посреди кучи подонков, болтающих круглосуточно со своими бабами, без возможности хоть на 10 минут позвонить матери. Грустная (или злая?) ирония судьбы... Что ж, видимо, я это заслужил. Не то, что вся жизнь была цепью сплошных ошибок, но главной, изначальной ошибкой было само рождение. Трагическая ошибка природы, исправить которую мне, увы, до сих пор не хватает духу...

31.12.08. 9-51
Вчера после долгой тоски и затишья к вечеру события опять понеслись вскачь. :) Пришли открытки “С Новым годом!” от Эделева и Люзакова – из разных городов, но абсолютно одинаковые! – и письмо от матери, тоже с открыткой и проспектом теплоходной компании. Эх, были времена!.. Потом вдруг “общественник” передал, что вызывает к себе на 8-й барак отрядник 8-го, который на время отпуска замещает нашего. И хорошо – хоть от глаз шимпанзе и прочей сволочи подальше. Пошел. Оказалось – пришло письмо от Айдара Халима, обещанное матери Миначевым, и книжечка Халима. Но не просто так – с меня требуется написать расписку, что я все это получил и претензий к администрации не имею. Я как последний идиот, пробежал письмо Халима, написал расписку – и только уже у себя в бараке, прочтя письмо еще раз внимательнее, обнаружил, что тот пишет о ДВУХ книжках, посланных мне! ЧтО стоило прочесть письмо внимательнее сразу?! Хотел было идти назад и спросить его, где вторая книжка, уже стал надевать ботинки, но понял, что бесполезно, она в любом случае у него не при себе, да и раз не пропустили сразу, да еще теперь у них есть моя расписка об отсутствии претензий, – теперь вообще не отдадут! Придется публиковать этот факт в таком вот виде, с моей дурацкой ошибкой – невнимательным первым чтением письма.
Тут приходит другой “общественник” и зовет идти в посылочную – еще за обедом мне сказали, что на мое имя пришла посылка. От кого? Кроме опять ФЕОРа, мне ничего в голову не пришло, хотя не должны бы – они ведь не отмечают Новый год. Что ж, пошел. Хорошо, что было не холодно, всего несколько градусов мороза (сколько точно, узнать тут негде) и народу у посылочной было немного – а обычно там стоят перед Новым годом бешеные толпы и посылки выдают аж с 2-х окон сразу – и со стороны посылочной, и с окна, выходящего внутрь ларька, как было в конце декабря 2007 года. В общем, оказалось, что это Эделев додумался послать мне еще одну открытку, но уже ценным письмом стоимостью 10 рублей, и это письмо пошло через посылочную. Сама открытка оказалась лучше, чем посланная простой почтой, и было мне, нет слов, очень приятно, что обо мне помнят, но все же – если бы пришлось стоять за ней 2 часа на сильном морозе?..
Все это мне удалось-таки в тот же вечер передать матери, прозвонившись ей аж 2 раза. Перед походом к отряднику как раз дозвонилась Е.С. – коротко, как всегда теперь, и я хотел сам позвонить ей тоже, т.к. проблемой неотдачи мне почты она озабочена сильнее всего, но уже не успел. Со связью, по самой последней информации, полный швах – новые “трубы”, которыми можно будет постоянно пользоваться, смогут не то что “затянуть”, а просто привезти из Нижнего не раньше конца месяца, 20-х чисел. Разговор 2-х заинтересованных лиц об этом мне удалось краем уха услышать вчера вечером, после отбоя. Остается только запасной вариант, но и то не с утра, как мне удобнее всего, а только днем и вечером, когда то и дело шляются по баракам “мусора”.
Ну что ж, пришло время подводить итоги года. Долго я обдумывал, собирался, представлял себе, как буду это делать, и что именно напишу в этот последний день года в дневнике. Увы, итогов этих немного и в основном они грустные. Еще один год прошел в неволе, еще один оказался потерян в этой жизни навсегда. Год ненависти, омерзения и тоски... Следующий, увы, пройдет тоже весь здесь, так что особо радоваться Н.г. нет оснований.
В этом году мне 2 раза отказали в УДО, что, впрочем, отнюдь не стало для меня ни неожиданностью, ни разочарованием. Правда, я ни разу не попал и в ШИЗО, но это, без всяких сомнений, ждет меня в следующем году. Полностью и окончательно, видимо, распались отношения с моей Ленкой, – опять 6 лет впустую... Удалось опубликовать за год несколько текстов, а точнее – 7, кажется (точно уже не вспомню), – вот, собственно, и все положительные итоги года. Ах да, еще стихов некоторое количество написалось...
Не о чем писать, не о чем думать, скука и тоска. Лечь бы – но заснуть я не смогу, да и времени до проверки осталось не так много. Ночью уснуть бы на время подольше – пока эти твари будут там колобродить, отмечая “праздничек”. Тоска, усталость и пустота в душе. Написал вчера письмо с благодарностью Халиму, сегодня, последний раз идя в ларек до конца “каникул”, надо будет не забыть его опустить. И все. Год закончен. Праздники. Пустота и бессмыслица всей жизни, во всем мире, и тоска, тоска, тоска... Всё ни к чему, ни о чем, неопределенность и ненужность какая-то во всем. Расслаблено и пусто внутри (хотя, конечно, тут нельзя расслабляться). Дурацкая история со связью, – надо же было, чтобы вдруг сломался телефон, да еще так, что не починишь... В общем, никаких итогов года нет. Ах да, еще один итог я забыл: в этом году практически заглохла кампания в мою защиту, еще с весны. Е.С. встала в позу, а точнее – на дыбы, отказалась делать книжку и вообще что-либо – и всё! Теперь, как говорит Миша Агафонов, ищет какого-то примирения, – ну-ну!..

17-45
Ну вот, проверил... Будь ты все трижды проклято, вся эта жизнь... С запасного варианта позвонить тоже не получилось – огромный “минус” на счету и все “маячки” тоже истрачены, – ну да, уже вечер. Таким образом, без связи с домом еще как минимум на сутки вперед, до завтрашнего вечера. Да и там – еще неизвестно... Кто с перепою днем 1 января будет класть деньги на телефоны?.. А тут, внутри у нас, – тут вообще не о чем даже спрашивать; тут и более блатным, более (и куда более!) авторитетным и значительным фигурам, чем я, нынче приходится со связью туго...
Хочется что-то написать такое, глубокое, важное в этот новогодний вечер, выразить наконец, нащупать и сформулировать что-то самое основное, излить душу в словах. Но не получается что-то, не идут слова, ничего нет на душе и в мыслях, кроме усталости, тоски и пустоты. Лучше бы, действительно, я разбился тогда, выпав из окна, точнее, сорвавшись, чем сидеть вот еще год, и еще год, и еще – здесь, в этом загробном мире, да еще без связи с домом. Если бы, как когда-то, не была вообще еще изобретена сотовая связь, – конечно, было бы не так обидно. А сидеть тут в окружении говорящих по телефонам малолетних дебилов, но самому без связи – убийственно и тоскливо...

Дальше

На главную страницу