СЕНТЯБРЬ 2017

1.9.17., 5-55
Весь день вчера и сегодня как проснулся – в тягостном оцепенении, в состоянии, как будто схожу с ума, мысли мечутся… Психолог здешняя, мадам Петухова, надо сказать, проявила истинно человеческое отношение, какого я даже не ожидал. Пришла не в пять, а около трех, долго говорила со мной в кабинете, уверяла, что моя-то жизнь продолжается, что всё теперь зависит только от меня. Что не так, конечно. Говорила, что, м.б., освободившись, я найду себе «единомышленницу» и не буду совсем один, ведь я такой умный, начитанный и т.д. Я не хотел сперва, но потом все же сказал, что одна такая уже есть – уехала в Киев и не пишет уже полтора года. Мадам Петухова удивилась – думала почему-то, что из Киева письма вообще сюда не доходят. Эх, Маня-Маня, где ты?..
Тоскливое, тягостное оцепенение – и в то же время мысли бегут безостановочно, воспоминания всплывают одно за другим. В основном я вспоминаю ее молодой еще, в 80-е годы, – как приходил к ней в школе, как мы ездили отдыхать. Столько миллионов этих воспоминаний, этих ярких цветных кадров… Где теперь это всё? Как часто, за десятилетия еще до смерти, она говорила: «Вот когда я умру…» или «Вспомнишь, когда меня уже не будет…». И вот – ее нет. Что теперь вспоминать? Плохое или хорошее? Как она заставляла меня ходить в школу, которую я ненавидел? Как рвала жилы, искала деньги, бегала по школам в 80-е, в 90-е, пока еще не была на пенсии, как мы с ней возили в ломбарды не только золото (ее два кольца, – где-то они сейчас, кто их найдет?), но и серебро столовое и даже хрусталь? Для чего всё это было, для чего она стояла по полдня в очередях в этих ломбардах, сидела по целому дню с учениками, когда они еще были, чернела от горя и страха перед завтрашним днем, когда не было периодами достаточного заработка? Ради чего всё это было? Ради того, чтобы заработать денег, чтобы прокормить меня, тогда еще школьника или студента? Ну вот, прокормила – и что теперь? Теперь я сижу тут на казенном обеспечении – а ее вообще больше нет. Мне осталось еще от силы лет 30, как и ей 29 после смерти ее матери – и всё, меня тоже не станет, и все усилия, муки, страхи, вся ее прожитая жизнь, как и моя – пойдут прахом. Прошла по земле – и умерла, не оставив следа, и помнить будут еще два-три десятилетия немногие – я, да Леня, тот ее ученик, что ходил к ней все последние годы, да, м.б., Света Сидоркина, которая и позвонила сюда, Лена Маглеванная, Наталья… А потом всё равно всё исчезнет, те, кто помнит сейчас, тоже умрут, память сотрется, всё забудется, вся наша семья – бабушка, мать и я, такие счастливые на этой памятной фотографии 1976 года в Евпатории, у моря – исчезнет без следа, темные воды забвения сомкнутся над нами всеми навеки… Вот он, неизбежный итог, тщета человеческой жизни, которой не видит за повседневными заботам и о которой не думает обычно человек. Всё оказывается в конечном итоге бессмысленно, жизнь обрывается – и ничего нельзя сделать, и единственный, любимы сыночек, о котором она так заботилась всю жизнь – выжил, пережил ее и через какое-то время тоже умер, и история семьи на том и закончилась. Для чего же было это всё – все эти ее усилия, мучения, бессонные ночи, заботы и тревоги о том, где взять денег на жизнь, о том, чтобы я хорошо закончил школу, поступил в институт, окончил его… Ну окончил – и вот уже 17 лет лежит дома мой диплом, не пригодился и уже едва ли когда пригодится мне. Ну и что? Из-за чего были все тревоги и мучения Мать могла бы при жизни, и 10, и 20, и 30 лет назад жить гораздо счастливее и веселее, не думай она постоянно обо всем этом, о деньгах, о заработке, об учениках… Для чего же было это всё? Для одного меня, который тоже отнюдь не вечен и обречен умереть через какое-то время? Сколько я ни думаю об этом – но понять не могу. Вижу теперь итог, к которому пришла вся жизнь матери, прошедшая на моих глазах – и не могу понять, зачем всё это было нужно; и то, что ей тогда казалось сверхважным – ночей не спала, вся убитая ходила, когда отбирали часть нагрузки в школе, когда грозили увольнением из-за жало родителей, когда уходил ученик и оставалось мало денег на жизнь, – где теперь это всё??? Прошло 20, 30 лет – и где теперь все эти заботы, мучения, бессонные ночи, и где она сама? Не осталось ничего – и даже вспомнить про всё это некому, кроме меня. Для нее было страшным горем, что я сижу, один раз, второй раз, – но всё же, пожалуй, она гордилась тем, что я не уголовник, а достаточно известный политзэк, что ей звонят и хвалят меня люди типа Натальи, а особенно – что у меня выходят книжки, две из которых ей довелось видеть и держать в руках. Вот, пожалуй, единственный значимый итог всей ее жизни – увидела, как единственный и любимый сыночек, можно сказать, вышел в люди – пишет книги, сидя в тюрьме, и они издаются на воле. Это – единственное, что ей довелось увидеть в качестве плода всей своей жизни и всех своих трудов, мне кажется. Не слишком ли этого мало? Увы, очень мало, особенно если еще учесть тиражи этих книжек и полное их отсутствие в магазинах…
Слез нет, но – ступор, тоска, какой-то паралич сознания, мыслей, воли. Мать умерла – а я по-прежнему здесь, в камере, по-прежнему в девять вечера отбой и в пять утра подъем, по-прежнему ходят за дверью вертухаи, ездит тележка с баландой, опять сейчас, в девять утра, будет шмон… А ее уже нет… Всё так же, как было – и я не могу понять, что же случилось, почему ее нет – а ничего не изменилось, и есть ли оно, это моё горе, или оно вчера только приснилось мне. Войду в квартиру в Москве – та же старая мебель, те же обои, те же старые ковры на полу – а матери нет. Нет – и никогда уже не будет. Как же осознать это, как смириться с этой мыслью? И как жить дальше без нее, совсем одному? Сколько бы мы ни ругались – а всё же единственный родной человек, пусть давно уже не близкий духовно, но всё равно любивший меня, – она любила меня сильнее, чем кого бы то ни было за всю ее жизнь, и она была единственным за всю мою жизнь человеком, кто меня по-настоящему любил, кто по-настоящему, не для виду только, не между другими делами, переживал за меня. Куда там Мане с ее уверениями в любви!.. Одна мать и любила меня за всю мою жизнь, хотя порой и «странною любовью», эгоистической, чересчур эмоциональной, пытаясь навязывать мне против моей воли то, что она считала для меня благом. Это вызывало у меня естественный протест, как всегда бывает у молодежи, – но теперь, оглядывая мою и ее жизнь как целое, как длинный, но уже законченный (ею) путь – я вижу, скольким я ей обязан (тогда-то, 20 или 30 лет назад, не обращал внимания, хотя она и тогда мне про часто говорила – тоном попрека, увы…) и как права она была, когда в письмах все эти последние годы писала мне: радуйся, что у тебя еще мать жива. Я понимал, впрочем, что это огромное преимущество – и радовался, да. А теперь вот – ее нет, и я искренне не знаю, что мне делать. Есть друзья и близкие люди – Вера, Наталья с Сергеем, Феликс, Глеб, Рома, отчасти, м.б., и Света, Лена Маглеванная, Корб, Майсурян. Кроме Ромы, по-моему, у всех уже матери умерли, а у многих – и отцы. Или нет, у Светы мать еще жива, по-моему. Все эти люди прошли через горе, постигшее меня, – и не пропали, выжили, продолжили свою прежнюю жизнь и свое дело. Тот же Глеб вернулся из Америки, похоронив отца – и ездил ко мне, живя уже один, без родителей, мать его, по-моему, умерла еще раньше. Родителей Майсуряна тоже обоих уже нет, и матери Феликса тоже… Мы с матерью тоже за 29 лет не пропали – после того, как, по ее рассказу, бабушка в последнюю ночь, когда ее увозили на «скорой», несколько раз с ужасом спрашивала: как же вы будете без меня?.. Не пропали, прошло еще почти 30 лет – и вот передо мной снова стоят эти же проклятые вопросы: как же я буду жить без матери, теперь уже совсем один на свете? И насколько могу я положиться на друзей, у каждого из которых, кроме моих, полно и своих проблем? Я тоскливо думаю об этом – и боюсь думать, не нахожу ответа, предполагаю, как обычно, самое худшее… Я не знаю, как мне жить дальше.
Почему-то, часто думая последние годы, что мать очень плоха и может умереть, я был уверен, что ее поддерживает и будет поддерживать желание во что бы то ни стало увидеть меня, дождаться, будет придавать ей силы сознание того, что надо непременно дождаться и что она нужна мне. Она сама несколько раз говорила, что это только и придает ей сил. Я, если честно, наивно рассчитывал на это, – на силу ее духа. Но, вопреки всем уверениям мадам Петуховой, не сами мы определяем свою судьбу, не от нас зависит всё в нашей жизни, да и вообще – ничего, по большому счету, не зависит. Не дождалась мать, не хватило ее силы духа, чтобы продержаться еще два года, и не закрыть ей глаза, ни присутствовать на похоронах – мне не довелось. Я считаю, что ее, без всякого преувеличения, убил этот путинский режим, вся эта мразь в погонах, и в штатском, и в судейских мантиях, это проклятое государство, – да, именно оно исковеркало не только мою, но и ее жизнь, превратив в ад последние 16 лет, с тех пор, как в 2001 ко мне приперся первый обыск; оно, это проклятое государство, отняло меня у нее – один раз, потом второй раз, причинило ей страшное горе (только смерть моя для нее была бы горем еще худшим), послужило причиной столь быстрого и острого развития всех ее болезней – ишемии, стенокардии, сердечной недостаточности… Она сама всегда говорила, что «все болезни от нервов», так что если бы не проклятая эта путинская мразь, посадившая меня, – мать еще могла бы жить. Это государство активно приложило руку к ее смерти – и это тоже записано уже мной в счет путинцам, чекистам и всем «патриотам России» – счет, который когда-нибудь, я надеюсь, будет всё же предъявлен к оплате. Они исковеркали теперь мою жизнь еще сильнее, чем раньше, это проклятое государство, эти чекисты и тюремщики, ускорив уход из жизни моей матери, фактически – убив ее постоянными страданиями и страхом за меня…
Про Рому мадам Петухова вчера сказала, что он приедет 4-го или 5-го, в понедельник или вторник. Это – единственное, чего мне остается ждать в моей скорби, тоске и прострации этих дней.

2.9.17., 5-40
Вчера вечером – после «крестин», как обычно – принесли четыре свежих газеты. Читать их сегодня весь день – и хоть один этот день забыться и не думать ни о чем, ни о том ужасе, который случился только что, ни о том, который еще предстоит…
Между прочим, как окажусь на крытой, всё как-то устаканится – и там ведь мне захочется получать эту чертову газетку, – к хорошему ведь быстро привыкаешь. А за чей счет теперь ее выписывать? Раньше мать просто давала деньги Землинскому…
Написал за вчера и позавчера письма – к Наталье Горильской, Феликсу, Мане и – наконец-то решился с тех пор, как недавно Землинский нашел мне в интернете адрес – Светозарскому. Сам не знаю, зачем – всё равно ведь он не ответит. Он адепт этой гэбэшной РПЦ, да и вообще, скорее всего, путинист. Хотя – мать-то мою он 100% должен помнить. Впрочем, письмо Мане я тоже числю по разряду бесполезных – так, для очистки совести, чтобы потом мочь сказать себе, что сделал всё возможное, исчерпал все способы докричаться и достучаться…
Какая тоска, господи!.. Об этой пустой квартире в Москве я не могу теперь думать без ужаса и отвращения. Да и о самой Москве тоже. Нет уж, «отсидеть – и уехать», в этой проклятой Москве никого у меня больше нет, а каждая улица, каждый знакомый дом – будут лишь напоминанием о прошлом, о том, что могло бы сбыться, да не сбылось… Мои любимые места в Москве – платформа Красный Балтиец, Большая Академическая улица, по которым столько лет ходил я домой, действительно каждый дом в этом районе знал, так хотелось порой за этот срок увидеть их снова, – теперь мне и вспомнить их тошно, самая мысль об этом обо всем ненавистна! Ведь десятилетиями, в 90-е и в нулевые, я шел по Б.Академической в сторону дома, где ждала меня мать. Ждала, нервничала, когда появились мобильники – звонила и спрашивала, где я… А теперь у меня в ТОЙ СТОРОНЕ нет никого, никто меня там не ждет, мне туда больше не нужно, незачем и не к кому… «Будь она проклята, Москва!» (с) Алина из «Самгина».
807 дней осталось, 115 недель. Скоро увезут, в Минусинск, скорее всего – но мне теперь уже все равно, куда. Матери нет, а остальные – доберутся как-нибудь, прилетят, если им надо будет. Хотя с Глебом и Ромой мать разругалась с осени 2016, но со Светой дружила – и всё время уговаривала ее поехать ко мне, просила, дергала, напоминала. Кто ей, с ее-то занятостью, будет напоминать теперь?..

4.9.17., 5-46
Понедельник. Опять с утра, точнее, еще с ночи, льет и грохочет за окном, – гроза. Опять холодно в камере, вчера мерз весь день, сегодня без одеяла сразу замерз перед подъемом. Опять порвалась вчера вечером, после отбоя уже, затычка для «дальняка», прогрызаемая снизу крысами, хотя я очень хорошо, на совесть, сделал ее только 18-го августа! Пришлось сейчас, с утра, чинить ее опять – но теперь, увы, надо всё экономить, в том числе и пакеты для мусора, новых теперь мне едва ли кто привезет… Так что я взял тот же, уже продранный в нескольких местах, и кое-как всё же сумел завернуть груз в него и обвязать веревкой.
Опять сквозь оцепенение, смертную тоску, совершенный ступор первых дней по поводу смерти матери проступает и мой прежний ужас о том, что совсем скоро уже придется ехать на крытую тюрьму. Да, если сам не умер, то надо как-то жить дальше, реальная жизнь грубо вторгается и в твои эмоции, и в твои планы на будущее. Вот только – НАДО ЛИ на самом деле, жизнь ли это? Кому она нужна, такая жизнь? – тем паче в неволе. На воле Наталья Горильская обещает мне в Киеве и жилье в ее квартире, и средства на жизнь, и вообще все блага, но – надо, во-первых, еще попасть в этот Киев через укрепленную в последние годы границу; во-вторых же – мало ли бывало случаев, когда люди отказывались от заранее и не раз данных ими обещаний, ссылаясь на изменившиеся объективные обстоятельства, а то и вовсе без объяснений??? Так что, если не брать в расчет зыбкое пока для меня обстоятельство – обещания Натальи, – то по факту, в сухом остатке – мне попросту нечего будет жрать на воле, будь я в России или в Украине. Не говоря уж – два года придется полностью зависеть от друзей: приедут или не приедут, положат или нет денег на счет, найдут ли деньги подписать мне газету, сподобятся ли, найдут ли деньги собрать мне передачу и что именно в нее положат; а если чего-то не положат, или я забуду попросить – следующая передача в крытой только через год, и обходись как хочешь… Не то чтобы мать, будь она сейчас жива, могла как-то сильно повлиять на это положение, не выходя сама никуда из дому; но – ей, по крайней мере, я мог ясно и четко всё написать – и она звонила всем, дергала, напоминала… Теперь беспокоиться обо мне некому, увы.
Самый главный вопрос – приедет ли сегодня Рома с нотариусом. Мадам Петухова сказала, что он обещал приехать в понедельник или вторник – делать генеральную доверенность, только вот уж не знаю, на чье имя. Светы, скорее всего, если ей это надо. Кроме нее, Веры и Феликса – других кандидатов в Москве и нет…

12-08
Тишина. Никого нет, – ни Ромы, ни даже этой мадам Петуховой, которая точно обещала сегодня прийти. Впрочем, день еще не кончен…
Тоска дикая, невыносимая, изматывающая. Тоска и страх. Всё-таки у матери я был один, я был ее и главной, да и вообще единственной заботой, пока она могла хотя бы держать в руках телефонную трубку и давать приходящим к ней деньги – на поездки ко мне, на магазин и т.д. А все прочие – и ребята из Екб, и Вера, и пр. – защищают вовсе не меня одного, у них еще куча подзащитных и подопечных. То есть – придется ждать, когда до меня дойдет очередь, а дойдет она, как показывает опыт, нескоро. Ту же Свету мать постоянно дергала, тормошила просила, напоминала, – без этого, скорее всего, Света вообще не приехала бы сюда ко мне ни разу. Кто теперь будет ей напоминать?? – у меня и адреса-то ее домашнего нет, а офисный – мог давно поменяться… У Феликса куча работы, поездки в Киев регулярно; у Натальи голова занята стройкой, это ее главная забота вот уже не первый год. Можно писать через кого-то, просить, напоминать… но и те, кому пишешь, тоже заняты своими делами, тоже работают, им тоже не до меня. Маглеванная работает в магазине – и всё, объем ее участия и помощи определяется свободным от этой работы временем. Пока есть деньги на счету, есть конверты, бумага, ручки, можно купить что-то, можно написать и попросить ответить на пришедшее письмо… Но что будет дальше? В следующем году, в этой проклятой крытой?? Пожалуй, тревожиться о будущем мне свойственно даже больше, чем покойной (не могу писать это слово спокойно!..) матери. Осталось два года – не так много, да, но и их надо прожить, надо что-то кушать каждый день – и желательно не ту отвратную перловку, что опять дали сейчас на обед, я опять заранее угадал! (Хорошо еще, что сухую, без слизи, так что с майонезом и аджикой я кое-как съел ее.) Наголодавшись, хлебнув горя этим сроком – я не могу относиться к этому вопросу легкомысленно, не могу не думать наперед, как буду мотать эти два года. Вот без медицинской помощи кое-как научился обходиться, два года в этой камере – практически не обращался к здешним «врачам». Но обходиться без еды, точнее, сидеть на одной лишь их мерзкой баланде – никак не могу… А для этого так или иначе нужны деньги, и на то, чтобы, приехав сюда, положить их мне на счет, тоже нужны деньги (а для поездок – еще и свободное время). Просить же их – и стыдно мучительно, до слез, да и – у кого, кроме Натальи, они есть, деньги-то?..
Писал всё это больше 20 минут, но никто так и не появился за это время.

17-26
Мадам Петухова появилась лишь без 20 минут пять, – на три минуты через решетку, как обычно, т.к., по ее словам, кабинет был занят. Кем уж он всегда занят – не знаю… Ни Рома, ни тетка из «соцзащиты» местной, которую мадам Петухова еще на той неделе просила ко мне зайти, – не пришли. (Пишу «тетка», т.к. обычно там работают одни тетки; мадам Петухова сама предложила позвать ее и уточнить, когда я сказал, что зэков теперь выписывают из квартир, так что как теперь мне отсюда вступать в права наследства на эту квартиру – непонятно.) Мрачное предчувствие, что Рома не появится и завтра. Или, м.б., он ждет Глеба, который, по его словам 25-го августа, как раз вот сейчас, в начале сентября, должен вернуться с заработков? А ведь, поскольку, как мне было передано, едет он(и) делать генеральную доверенность, не знаю уж, на кого, – им ведь еще надо будет, по идее, заехать и к нотариусу, как было в тот раз, почти год назад. А до того – по логике – еще и ко мне, чтобы спросить, хочу ли я этому лицу давать генеральную доверенность или нет. Так что езды и работы со мной тут у них будет много, но – мне почему-то уже не верится в их приезд…
Прошел в обычное время ужин – и сейчас, похоже, у мразей намечаются «крестины». А у меня такое ощущение, что я схожу с ума. Ступор, оцепенение, мысли, кружащиеся весь день вокруг одного и того же, по кругу, без выхода, без просвета… Ни о чем, как только бросаю книгу, не могу думать – кроме матери и своей погибшей жизни. Полный жизненный крах – вот как это называется. Полный, тотальный… Всё время вспоминаю себя молодым, – то времечко не вернуть уже, эх, не вернуть… Да и мать – эпохи 80-х, 90-х гг., в ее парадном синем костюме и белом жабо на груди – на линейке 1 сентября перед школой, это еще первая половина 80-х… Будь проклята вся моя жизнь!.. Да плюс – еще одна беда: опять стал дико болеть с правой стороны язык – ранится об края зубов. У меня так уже было тут – не помню точно, в начале 2016, что ли, я сильно и долго мучился, пока наконец прошло. И вот – опять…
805 дней осталось, ровно 115 недель. Будь же всё проклято, проклято, проклято!!!

5.9.17., 5-48
Опять не спал полночи: лег в десять, проснулся где-то в начале второго – и всё! Опять будут днем слипаться глаза. Холод в камере такой, что самое лучшее было бы – лежать с головой под одеялом весь день. Но нет, нельзя – приходят суки и поднимают чуть свет…
Тоска, тоска… Лежал и думал, мучительно, неотступно: кому же теперь достанется всё то, что остается в этой квартире, где мы жили? Книги в первую очередь. Вспоминал, как в 80-е, еще при жизни бабушки, мать покупала за большие деньги, как нечто крайне редкое и ценное, роскошные иллюстрированные альбомы: «Фонтаны Петродворца», «Сокровища Алмазного фонда», сборники картин каких-то художников… Роскошно изданные, отпечатанные в той типографии Внешторгиздата на Илимской, где у нее работала родительница (Романова, как сейчас помню) – альбомы эти и по сей день стоят у нее в книжных полках, в ее комнате. 30 лет прошло – и кому они сейчас нужны? Я уеду, даст бог, – и куда пойдет это всё? Шансов, что удастся хотя бы какой-то статус получить в Украине, после чего найти деньги на перевоз туда всей библиотеки из Москвы, – крайне мало. Так, видимо, и сгинет всё, о чем тогда мать заботилась, радовалась этим покупкам, тряслась над этими альбомами и книгами, а бабушка ругала ее за зряшную трату денег… Сгинет всё, без следа, как иллюстрация к Экклезиасту: всё – суета сует, и что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Грустно читать это в библии, но когда видишь это воочию, на практике, видишь, как исчезает, превращается в ничто, в пыль и прах весь труд, все заботы, надежды, стремления, всё, чем 40 лет жили два поколения твоей собственной семьи, – охватывает просто дикая тоска…
Вспомнил, лежа ночью без сна, что у матери ведь где-то должны лежать ее два золотых кольца, которые все мое детство и юность она бессчетное число раз закладывала и перезакладывала в ломбардах, десятилетиями нас выручали и кормили эти ее кольца, она работала на ломбард, платила проценты – но потом, когда с 2000 г. мы стали жить получше, выкупила их, и они лежали у нее где-то в комнате, она их не носила. Одно – с рубином, найденное (!!) ею где-то в 70-е еще слишком для нее широкое; поэтому она прижимала его вторым – толстым обручальным кольцом, носила их (когда-то, когда еще было куда их надеть) всегда вместе. И вот – она умерла, а кольца эти где-то лежат в ее комнате, в какой-нибудь вазочке, как обычно. Для меня. разумеется, это прежде всего память о ней, но – при крайней нужде за них можно получить и некоторую сумму денег, сколько-то времени прожить, Где они – и кому достанутся; долежат ли эти два года, пока я смогу прийти в эту квартиру сам? Или – попросить Феликса найти их и забрать? Если квартира не опечатана, конечно, и есть доступ…
Приедет ли хоть сегодня Рома? Вот главный вопрос, который меня волнует.

16-05
И опять угадал. Рома не приехал сегодня. Почему я всегда угадываю такие вещи? Не приехал – значит, есть поважнее дела, чем я… Приходила лишь девица из «соцзащиты» (вместе с другой, из спецчасти, – после обеда меня выдернули к ним обеим в «дежурку»). Она ничего не знает, – даже не в курсе, выписывают ли сейчас зэков с постоянных адресов после ареста. Записала все мои вопросы, обещала узнать и зайти на следующей неделе. Что ж, ждем-с!.. :)))))

6.9.17., 5-50
Проснулся опять полвторого, но, по-моему, до трех засыпал еще ненадолго…
Собственно, это то, чего я ждал и боялся еще в 2013г. – как предчувствовал. Хорошо помню, как еще в начале мая, в Медведкове, просыпаясь по утрам, лежал и думал об этом: пройдет несколько лет срока, мать умрет – и обо мне просто забудут, благо всегда есть новые политзэки, свежепосаженные, есть кем заниматься. Дай бог, раз в год кто-то приедет, наведается – узнать, жив ли я вообще… Тогда я судил еще по опыту Буреполома, не знал ни о 700 днях в одиночной камере (завтра как раз исполняется), ни о переводе на крытую. И вот – похоже, всё сбывается: матери нет, Рома в им же, как я понял, обещанные дни не приехал, Глеба я не видел уже три месяца… Пока была мать – всё хоть как-то, пусть со всё бОльшим и бОльшим скрипом, но крутилось. Сейчас – надо готовиться к тому, что не будет ничего. Ни приездов адвокатов, ни передач, ни денег на счет… Хорошо, что еще есть кое-какие ресурсы, денег, если по шесть тысяч на крытой тратить, должно хватить до лета; есть запасы туалетной бумаги, трусов, носков, мыла, шампуня, бритвенных лезвий, конвертов, ручек (самые быстрорасходуемые, – не знаю уж, на сколько их хватит)… Надо готовиться к самому худшему, к тому, что не будет никакой поддержки эти два года в крытой, будут, скорее всего, бить, а на воле – быстро окажется, что все эти пышные киевские обещания, данные моей матери, если и не были блефом с самого начала, то теперь невыполнимы по вполне объективным причинам…
Среда. Опять ждать проклятую баню. Мне осталось 803 дня. В камере жуткий холод.

7.9.17., 5-45
Уже хотел было вчера в четыре часа дня взять дневник и записать, что никто так и не едет ко мне – и вдруг в самом начале пятого открывается дверь: к адвокату!..
Глеб, которого я надеялся увидеть, так и не появился; по словам Ромы, он еще ничего и не знает. Приехал же не только сам Рома, но и – этот самый психолог Халяпин, который два раза судился, чтобы только его пустили ко мне. Несмотря на трагическую и мрачную причину встречи, я рад был наконец лично познакомиться с ним. Он оказался старше, чем я думал, – годам к 70-ти уже, наверное; и – оказалось, что он член ОНК Свердловской области, так что условиями моего тут содержания он интересовался вполне профессионально.
Оказалось, что из-за очередной страшной комиссии (а вчера тут, в ШИЗО, тоже была с утра паника и «полная серость»!) им сразу же сказали, что пустят не раньше четырех часов дня, так что, пробыв достаточно долго у нотариуса и привезя ее на машине сюда, они вынуждены были отвезти ее назад в Чусовой, т.к. в три часа у нее назначена была какая-то сделка. Потом, пока мы разговаривали с Ромой и Халяпиным, она приехала еще раз, они оба вышли, я подписал эти доверенности – не генеральные, но с большими полномочиями, включая получение денег и распоряжение квартирой, в том числе ее сдачу внаем, – мне и в голову не приходило ее сдать, пока я сижу! – на Феликса и Свету, оказавшуюся 1965 года рождения (а по виду мне всегда казалось, что она никак уж не старше меня). Плюс – на Халяпина была тоже выписана юридическая доверенность (видимо, такая же, как у Ромы, Глеба, Веры и Феликса, – читать внимательно, вникать и сравнивать у меня в тот момент просто не было душевных сил; нотариус обещала позже прислать мне копию); а Рома решил обновить свою доверенность, а то она у него запачкалась или как-то еще повредилась, – и я подписал и ему новую, всего четыре штуки.
Привез Рома и вести от друзей и близких. К сожалению, свара, затеянная матерью, продолжается и после ее смерти: Наталья Г. возмущенно пишет, что, мол, приход Веры ко мне домой – после смерти матери – это, мол, «толстокожесть» и бесцеремонность в духе красных комиссаров. Я и не знал, что Вера приходила, но – раз приходила, значит, позвали ее, попросили (Феликс, наверное, больше некому) – и от этого могла быть только польза для дела. Наталья явно неправа, когда пишет об этом с негодованием за себя и за Крюкова (и попутно клеймит и Санникову, написавшую, что мать моя, мол, не оставляла никаких распоряжений не пускать Веру в ее квартиру), но – боюсь, задача примирить Наталью и Веру (что серьезнейшим образом влияет и на мое тут положение, ибо напрямую до Н. не дотянуться) окажется невыполнимой и после смерти матери.
Мкртчян переслал Роме для меня соболезнование и от MFF, что было мне крайне приятно само по себе. Особенно же приятно было прочесть в этом коротком соболезновании слова «я тебя жду» и «для тебя уже всё готово». Что ж, посмотрим. Не то чтобы я страдал такой уж легковерностью :) – но все же, зачем MFF поднимать уже второй раз эту тему (что для меня после срока что-то, зависящее лично от него, уже готово), если в реальности делать он ничего не собирается? Никто же за язык не тянет, в конце-то концов. Что ж, будем имеет в виду, – вдруг и впрямь не «великое», как он пишет, но хоть какое-то будущее на воле, в Украине, если я туда попаду, меня все-таки ждет?..
Еще приятнее было получить ответ от Вадима Штепы на мое летнее письмо, про которое я, конечно, давно забыл и ответа уж никак не ждал. А между тем, Штепа, написавший это письмо еще 25 августа, за пять дней до смерти матери, не только выражает мне самые дружеские чувства, но и предлагает сотрудничество в некоем их новом антиимперском интернет-проекте уже сейчас – а я-то его спрашивал, не найдется ли у него для меня какой-либо трибуны после освобождения, в 2020-м! Да плюс, оказывается, за тексты на этом их антиимперском сайте они еще и платят гонорары! Так что есть стимул работать :) – а кроме того, и важнее любых денег – что-то такое, осмысленное, писать, править, собирать разрозненные мысли по этой теме – м.б., поможет мне в ближайшие дни отвлечься от тягостных мыслей о смерти матери и о предстоящем этапе…
Рома оказался настолько любезен, что согласился остаться тут – и сегодня прийти ко мне еще раз, надеюсь, уже на полные четыре часа; а Халяпин отправился домой. Из поразивших меня вестей – оказалось, что похорон матери еще не было, они будут только завтра, в пятницу 8-го сентября! Я-то думал, что уже давно, – на третий день, как обычно… Они даже предложили мне написать заявление, чтобы меня отпустили на похороны как-никак самого близкого мне человека, – отпустить не отпустят, естественно, но, по словам Ромы, такие жалобы (на неотпуск на похороны) удовлетворяются в ЕСПЧ. Об этом можно будет спросить еще и сегодня, но, боюсь, если похороны завтра, то требовать меня на них отправить уже поздно. С этой проклятой системой – даже в случае благоприятного решения – на всякие бюрократические согласования в ГУФСИНе (не говоря уж – в ФСБ! :) уйдет гораздо больше, чем один день.
Так что сегодня опять ждать Рому, но уже зная точно, что он здесь и придет. Это гораздо приятнее того тоскливого ожидания в неизвестности, которое было вчера, позавчера и третьего дня. Он тоже, как и я раньше матери, объяснял мне вчера, что люди заняты не только мной одним, у всех есть и другие дела. Я это прекрасно понимаю, не предъявляю претензий всем, как мать, ругавшаяся из-за этого со всеми, но – видимо, характер у меня в чем-то такой же, как у нее. Когда долго нет никаких вестей от друзей и близких, а тем паче когда явно нарушается чье-то уже данное обещание приехать – у меня аж опускается всё внутри; для меня это каждый раз служит новым подтверждением давней грустной уверенности, сформированной жизненным опытом, – что никому верить и ни на кого полагаться нельзя, что всем, даже тем, кто называется себя моими друзьями, на меня по большому счету наплевать – и не зря же я в 2006 еще понял, что я неудачник! И я не знаю, ЧТО нужно, дабы победить в моей душе эту грустную уверенность навсегда хотя бы в отношении самых близких людей…

23.9.17., 5-24
Так быстро и не ждал, услышав от Ромы на «суде» – а обещанная им Света приехала уже вчера, на следующий день после «суда». На мой вопрос о ребятах – ответила, что они, наверное, уже ко мне сюда не успеют, хотя я предчувствую, что могли бы еще успеть. Рассказала, как после смерти матери они убирали с Феликсом квартиру, какой там был ужас; как Феликс, ища там, где я ему написал, удостоверение могилу, нашел в книжном шкафу матери еще 170000 рублей – почти 3000$, очень кстати! Оценили они (с тем же Феликсом, видимо) весь наш хрусталь и фарфор, статуэтки, подаренные за много лет матери учениками, и прочий хлам в ее комнате, тысяч в 200-300 рублей, если это всё продать, чем я был очень удивлен, – по-моему, большинство этого хлама не стоит вообще ничего. Главное же – Света предложила врезать замок в дверь моей комнаты (чего я сам за всю прожитую там жизнь так и не сподобился сделать!..), снести туда все фотографии, альбомы, документы и прочее ценное для меня из комнаты матери, запереть – а остальную квартиру сдать за 25000 р. в месяц, чтобы мне было денежное подспорье на эти два года. Мол, она и сама так живет, уже третью съемную квартиру меняет, причем сдают ей нелегально, не платя налогов, и для меня они с Феликсом, мол, берутся подыскать на таких же условиях жильца. Что ж, я согласился, деньги лишними уж точно не будут, на те же поездки ко мне (которые, правда, черт еще знает, будут или нет, т.к. тормошить и напоминать ездящим теперь некому, раньше это делала так или иначе мать). Правда, я думал, что сдать ее лучше после моего (если доживу) освобождения и отъезда из России, когда все нужные мне вещи будут уже из этой квартиры вывезены; но – что ж, если люди берутся найти жильца и заработать на этом денег, почему бы и нет. Правда, Света еще сказала, что тысяч на 30 понадобится косметический ремонт в кухне, в ванной, м.б., побелка потолка в комнате. Жаль тратить еще и на это деньги, но – что поделать; отсюда я ничего изменить не могу…
Наталья сообщает тем временем, что так и застряла – уже больше месяца – в Монако, решая проблемы с налогами, которые она как гражданка Монако платит именно там; а тем временем 21-го сентября, в день моего очередного «суда», в Киеве, по словам Натальи, должен был пройти очередной круглый стол в «Укринформе», с участием Муждабаева, освободившегося недавно и уехавшего туда Бубеева, Амины Окуевой (приславшей через Свету привет, поздравление с д/р и написавшей, что они с Адамом Осмаевым помнят, как в 2012 я взялся помочь его защищать, когда он сидел в Одессе за якобы подготовку покушения на Путина, хотя всё, что я тогда мог сделать – это повесить информацию о нем, подготовленную Аминой, у себя на сайте), и на этом круглом столе должна быть и презентация второго издания моего украинского сборника, хотя изначально Миша планировал провести презентацию 24-го августа, в ходе WSD. Кроме этих новостей, привезла Света мне на подпись и отпечатанное на украинском заявление с просьбой об украинском гражданстве. Я подписал, разумеется, и даже, по совету Агафонова, подписал еще три чистых листа – на случай, если что-то придется им там переделывать; хотя и само Агафонов весьма здраво пишет, да и без него я прекрасно понимаю, что гражданство не дадут. Наталья в письме заодно еще рассказала, как в интернете случайно нашла обсуждение Николаем Кавказским (Трибунусом, бывшим «болотником») и Ларисой Романовой моего летнего письма Бабушкину, где я упоминал о здоровье, в частности – о болях в спине. Кавказский, оказывается, как я понял, работает у Бабушкина в «Комитете за гражданские права», там-то к нему это письмо и попало.
Свету пустили, как всегда, уже в начале 11-го, так что ушла она в два часа дня. Белобрысый упырь, выводивший меня из клетки обратно в камеру, на мой вопрос ответил, сто мое заявление на магазин подписано, дневальный в курсе и т.д. В три часа дня – только я хотел уже стучать и спрашивать – принесли список товаров и лицевой счет. Тут оказалось, что выписали не 5000 р., как я просил в заявлении, а 4500 р. Потом завхоз объяснил мне, что это он отдал в ларек еще то, прошлое мое заявление, подписанное, как оказалось, мразью Баяндиным еще неделю назад, 15-го сентября, – там и впрямь я писал 4500 р. То бишь, заявление подписали, а т.к. магазин в тот день не работал (и всю ту неделю), то заявление осталось и подписанным где-то лежало неделю, а новое, где я написал 5000 р., завхоз, как он сказал, выкинул. Всё это он делал, не спросив меня, не сообщив в прошлую пятницу, что магазин закрыт, и т.д., по своему личному усмотрению. Правда, о том, что выписано не 5000 р., а только 4500, жалеть не пришлось: из списка товаров следовало, что, кроме консервов, жратвы в продаже нет вообще никакой! Ни колбасы, ни ветчины, ни сала, ничего!!! :((( Правда, была еще тушенка, свиная и говяжья, но – на мой вопрос дневальный ответил, что банки без кольца для открывания (а у меня тут открывалку, присланную матерью в бандероли, забрали еще осенью 2014, сразу, как вскрыли бандероль); да и будь там кольцо – в тушенке обычно столько жира и требухи, мяса так мало, да и греть это всё надо, холодным его вообще противно есть, а греть мне тут не на чем, – короче, я бы и с кольцом, и с открывалкой не стал бы это брать…
В результате, увы, пришлось опять взять десять банок шпрот с кольцом, – как кончится сливочное масло с прошлого магазина, буду ужинать ими, что останется – возьму на этап; пять бутылок сока, давненько я его тут не пил; десять пачек овсяного печенья, которое, в принципе, кроме полдников, можно есть и на завтрак, т.к. ничего другого все равно нет, а сидеть голодным до обеда, имея столько жратвы, глупо; 20 «баунти», оказавшихся, увы, не одним батончиком в упаковке, а двумя маленькими – «конфетами», как там написано; взял довольно много просто конфет; две банки китайского лечо, которое в списке-то было давно, но мне никогда не хватало на него денег, – и оказавшегося очень вкусным; и – вместо написанных в списке четырех пачек лапши б/п этот гондон дневальный принес мне всего две! Один мой ужин на этапе, таким образом, пролетел; 50 рублей за две эти непринесенные пачки, да 20 оставалось на сдачу – и на 70 рублей, по-моему, он уже вполне мог купить себе за мой счет очередную пачку сигарет…
А на обед и ужин, два раза в день, вчера была перловка! Какие свиньи, каким дерьмом кормят! Перловка, перловка и перловка!.. Хорошо, теперь и Света привезла кое-что поесть из Москвы, что-то вроде печенья с начинкой, так что без этой отвратительной перловки на обед я легко обошелся. И главное – оба раза, суки, сварили ее со слизью, нет бы сделать сухую, как давали на днях, тогда бы я смог ее есть.

6-55
Забыл еще написать: сегодня ночью разбудил меня крик в коридоре одного из здешних блатных дебилов, о котором я слышал и раньше, – прощальный крик перед отъездом на этап. Было 2-20 ночи. Вот, значит, во сколько отсюда выводят на этап; до этого с отбоя можно собираться и даже немного полежать, как я успел тогда, в декабре 2014 г. Вчера ночью был этап сюда, сегодня – тем же поездом – в обратную сторону. Как часто они бывают? Раз в неделю, наверное, или реже? Если бы знать это точно… А то ведь могут угнать отсюда уже через неделю, в ночь на 30-е сентября… Это будет очень рано и очень неудобно мне.
Забавная получилась коллизия с питанием после вчерашнего магазина: выкидывать по утрам овсяную кашу и завтракать овсяным же печеньем. :))

24.9.17., 17-33
В баню та же смена погнала опять первым, с самого утра. Надел наконец новые брюки, почти год пролежавшие в бауле (и не увеличены они по объему оказались, не знаю уж, что мне рассказывала год иди почти год назад на свидании Тамара, будто бы одну из двух пар брюк она расставила в поясе), подпоясался, пришил опять вторую пуговицу, чтоб и без подпояски, если ее заберут, не очень спадали, – всё, теперь можно и на этап! :((( Приготовления той стадии, когда день этапа еще не известен, на сём закончены. Между прочим, мадам Петухова, местная «психолог», на истекшей этой неделе так и не пришла ко мне. Видя более-менее лояльное ее отношение, даже некоторую помощь (в рамках дозволенного, разумеется) – пришло мне в голову спросить ее, не может ли она узнать, когда точно меня отправят и куда. Естественно, не более 1%, что она узнает и скажет, но – попытка не пытка. Иногда она приходила по понедельникам; завтра как раз понедельник, так что буду ждать. Ребята-то едва ли приедут…
Как только перед обедом заступила смена Стекольщика – урод за стеной, мой сосед-стукач из №5, стал колотить в дверь и орать, чтобы ему опять включили ту идиотскую радиостанцию, которую эта же смена включала в прошлый раз. И вот – целый день с тех пор и долбит эта дурацкая «танцевальная» музыка, нелепая, без слов, без смысла, без времени и новостей. Дебил за стеной, наверное, счастлив. Я же надеюсь лишь на то, что завтра перед уходом, в 11, смена Стекольщика это дерьмо выключит и переключит опять на «Милицейскую волну», как сделали в тот раз. Не потому, разумеется, что я так уж люблю мусорское радио, а исключительно из-за времени (я и в течение часа уже знаю, что там во сколько идет) и новостей.
Жуть и тоска, вызванные смертью матери, уже как-то притупились слегка, поблекли – и на первый план опять, как и до этого, вышел ужас перед близящимся этапом и обществом уголовников. Тоска, тоска, тоска… Этап всё ближе… Осталось мне 785 дней.

25.9.17., 11-46
Совершенно невероятное событие, просто не могу поверить!.. Открыл сейчас кран – помыть ложку после обеда – а из крана идет горячая вода!!!
Просто невероятно! Я сижу тут три года, с сентября 2014, а само здание, как говорила как-то раз мадам Петухова, построено еще в 30-е годы, – и никогда никакой горячей воды тут не было. И вдруг!.. Два года назад, когда меня перевели сюда из СУСа, говорят, вскоре после этого там сделали горячую воду, – и то сперва мне не верилось. А уж в камере…
Что ж, с точки зрения стирки и всяческой гигиены оно, конечно, неплохо. А вот что теперь пить – это вопрос интересный. Кран-то один, идет только горячая вода, холодной, значит, нет вообще. Ждать, когда остынет; а если, как часто тут бывает, идет вообще кипяток, – в бане-то есть и холодный кран, можно смешать, а тут – обжигайся, руки мой кипятком, ибо кран один…

12-20
Ха-ха, размечтался!.. :))) Будет тебе в камере горячая вода, как же!.. Попробовал сейчас – а она уже опять холодная! Видимо, это был просто какой-то глюк, сбой в местной котельной. Так что всё остается по-старому.
Между прочим, сегодня уже 11 дней, как не несут письма, как бы мало их теперь ни было, – в преддверии скорого отъезда отсюда. Дай бог, отъезд еще не сегодня, но… в пятницу, 29-го, через неделю после прошлого этапа, могут уже увезти…

26.9.17., 12-10
Очередное крупное событие. :) На обед сейчас наконец-то дали свежую картошку! Конец сентября уже, наконец-то!.. И впервые с тех пор, как я с июля спрашиваю у очкастого баландера добавки – этой картошки, по его словам, на обратном пути не осталось, добавки он мне не дал.
Уже 12 дней без писем. Впрочем, едва ли их там, в цензуре, лежит много, т.к. все уже знают, что мне скоро на этап, и выжидают, когда появится новый адрес.
Бессмысленно прошла жизнь… Тоска, тоска, беспросветная тоска на душе и омерзение ко всему окружающему. Посадили, закатали, упекли, сломали жизнь, умерла мать… Я до сих пор не могу поверить, что матери нет. И что не светит мне уже ничего в этой жизни – знаю, но не могу смириться…
Одиночество, одиночество… С Маней ничего (как я и думал) не вышло, остался я совсем один. Сейчас посадят на пересылке с уголовной мразью, даже если и ненадолго – всё равно… Жить незачем, не для кого, не для чего, но и смерть меня не берет. Завис между небом и землей, ни туда ни сюда… :(((

17-50
Второй раз за день эта старая очкастая мразь (баландер) не дала мне добавки – на сей раз кильки, традиционной на ужины. Вообще не соизволила ответить, молча захлопнула «кормушку», когда я спросил, не осталось ли. Хотя, когда это чмо везло мимо меня тележку, было ясно видно, что там на дне еще осталось – если не рыба, то хотя бы эта томатная жижа, в которой она плавает (ее и всегда в любой порции этой кильки минимум половина). Вот так вот связываться с этой уголовной мразью, с этими русскими свиньями и недочеловеками, быдлом, путинскими холуями-жополизами и верить хоть на одну минуту, что с кем-то из них возможны хоть сколько-то нормальные, приятельские, дружеские и т.п. отношения, хоть что-то хорошее с их стороны…

27.9.17., 5-37
Опять не спал полночи, даже больше. И – опять ночью прибыл этап, е…нутый голосочек того самого вора в законе, что бузил здесь в первой половине года, орал в коридоре: «Ауе, крыша!». Значит – меня, скорее всего, сегодня ночью уже и увезут, этапы у них бывают сразу и в ту, и в другую сторону. 90% вероятности, что увезут, хотя точно я, конечно, не знаю. Ни бумажку окончательную из пермского «суда» я не получил еще, ни ботинки так и не выдали… Первую половину дня ждать баню, будь она проклята, а вторую – этапа… И ничего, нигде, ни у кого нельзя узнать. И писем нет вот уже 13-й день. Будь она проклята, эта Россия и вся эта тюремно-гэбэшная Система!..

28.9.17., 5-40
Не повезли. Принесли вечером, после «крестин», как всегда, три свежих газеты, – читал до головной боли весь вчерашний вечер, еще и на сегодня осталось много. Только бы забыться – и не думать ни о чем, хотя бы на время!..
В баню вчера тоже повели удачно – сразу же после шмона, в начале десятого. Не пришлось, как я было уж собирался, врать, что мне сейчас плохо и я не могу идти в баню; а про свою идею потребовать парикмахера (действительно, три месяца уже не стригся) и на этом основании переждать шмон в камере – я попросту забыл…
На этап опять увозили четверть третьего, как и в тот раз. Стало быть, сразу после отбоя собрав за час-полтора все вещи, я мог бы успеть еще поспать какое-то время. Но – разве заснешь в таком состоянии, когда так взвинчены нервы…
Сколько еще мне осталось здесь? Дни? Недели? Очень надеюсь, что завтра, в пятницу, этапа не будет, что они здесь не чаще раза в неделю. Значит, не раньше понедельника, 2-го октября; останется как раз ровно 111 недель. Сколько же еще будет у меня здесь этих понедельников, сред и пятниц, наполненных мучительной неизвестностью, томительным ожиданием и тоскливыми предчувствиями? И что останется после них от моей нервной системы, и так измотанной донельзя?..
Ровно две недели сегодня, как нет писем, с 14-го. Масло вчера кончилось, сегодня уже придется ужинать шпротами (сверхлегкий ужин). Остался мне 781 день или 111, 5 недель.

11-32
Не этап – так шмон!!! Опять у них «серость», опять все эти мрази ждут какое-то начальство – и опять с утра тотальный шмон по всем камерам, как 24 августа! Я опять под самый конец, на закуску. В этот раз пострадал я меньше, чем тогда, забрали сперва только одну книгу из шести, – мол, можно только пять (хотя, разумеется, это вранье, по их же УИКу можно десять). Но – одним из трех ублюдков, впёршихся шмонать мою камеру, была мразь курточник (Панин). А еще одному из них, светившему фонариком в тумбочку, другой из коридора пару раз сказал: мол, посмотри бак. И, разумеется, найдя в баке остатки моего магазина (печенье овсяное, конфеты, «баунти» и майонез), они тотчас объявили, что всё это низ-з-зя держать в камере, а только в каптерке, «на вещах», и ублюдок Панин подхватил бак и вынес его в коридор. Я в ответ отошел от камеры подальше и заявил им, что в камеру не зайду, пока они не отдадут мне мои продукты. Минут пять один из них мне приказывал идти в камеру, но не тут-то было. Наконец, они снизошли до того, что то, что мне, по их обещаниям, будет «выдаваться», надо оставить мне прямо сейчас. Под этим предлогом я взял бак и с ним вошел в камеру, но, в отличие от 24-го августа, на сей раз ублюдок курточник вперся за мной. Едва я успел выложить из бака пакет майонеза, пачку конфет и три пачки печенья, из которых одна была начата утром, как он схватил бак и утащил!
Перед тем, как они приперлись ко мне со шмоном, опять выбило автомат в коридоре и погас свет в камере, так что всё это происходило еще и в темноте. После ухода мрази Панина с баком я тут же стал долбить со всей силы в дверь – и чтобы включили свет, и чтобы отдали бак, который должен стоять в камере, а заодно и содержимое бака.

12-03
Прервали, как всегда, – привезли обед. Так вот, свет включили, а на мои дальнейшие стуки в дверь насчет бака – явился завхоз, открыл окошечко с «глазком» в двери и через него пообещал мне, что, мол, пусть этот начальничек (даже не сказал, кто именно) сегодня пройдет – и вечером, часов в семь-восемь, он мне сам всё отдаст. Разумеется, я не поверил этой гниде на слово – жизнь приучила не быть легковерным, – но делать было нечего. Стало ясно, что так просто и новая, заступающая в 11 смена мне мою жратву не отдаст. Сейчас вот, как только дали обед и тележка с баландой поехала дальше, начал скандалить мой сосед-стукач из 5-й: у него этот же шмон опять забрал ложку! (И куда-то унес, так что, видимо, есть нечем.) Услышав голос дневального, я стал стучать и звать его – и это чмо, лихо заграбаставшее себе полученные от моей матери 25 тысяч на лекарства, на сей раз всё же соизволило подойти. (Обычно-то оно не подходит – боится, видимо, что я буду спрашивать про эти деньги.) У него я узнал, что, оказывается, пустой бак поставили около моей двери, а всё, что в нем было, завхоз уволок в каптерку и где-то там положил.
И вот только что, пока писал про это – мразь Стекольщик открыл дверь и отдал мне наконец-то бак, мельком сказав про остальное, что, мол, «вечером всё будет». Не будет ничего, разумеется, о чем с этими блядями говорить. Но хоть сам бак отдали, остатки жратвы на ночь положу туда, чтобы мыши не сожрали ночью (хотя последнее время они что-то не появляются).
Вот только что тот же самый завхоз приволок и письма – и еще раз пообещал, что вечером отдаст мне пищу. На данный момент потери: две пачки овсяного печенья; два пакета майонеза; три пакетика конфет, из которых один начатый; а главное – пять батончиков «Марс» и 19 «Баунти» из 20-ти, которые я рассчитывал если не все целиком, то хоть частично взять с собой на этап, чтобы было что поесть в столыпине.

29.9.17., 5-31
Слава богу, завхоз отдал-таки мне вчера вечером эту изъятую жратву, даже не пришлось стучать и напоминать (только один раз я попробовал дозваться гондона дневального – безуспешно, разумеется). Так что – потерь нет; но – сколько еще будет тут таких вот повальных шмонов до моего отъезда на этап? И – что останется от моей нервной системы в результате всего этого?..
Весь день, с обеда до отбоя, отвечал вчера на письма, но ответить успел только Феликсу, Вере, Землинскому и Наталье Горильской через Майсуряна. А были еще письма от Гудзенко, от Лены Кондрахиной, от давно забытой, но вдруг всплывшей с соболезнованиями Полины Кузьминой, от пары человек вообще незнакомых…
Главное, самое важное письмо из вчерашних – от Феликса, конечно. Он рассказал, что еще успел увидеть, в какой позе умерла мать, – на коленях, лицом в пол, как будто молилась. Упала, видимо, сидя на диване, вперед. Рассказал, как им чинили препятствия менты, до вечера в тот день, 30 августа, продержали их с Тамарой в ОВД «Бибирево», сняли отпечатки пальцев, сфотографировали анфас и в профиль, никак не хотели давать разрешение на похороны (я и не знал, что это зависит от них), и т.д. и т.п. Пишет еще, что все мои фотографии, мой комплект «РП», вообще всё, что я просил отсканировать, он вместе со сканером забрал к себе, – так, мол, дело пойдет быстрее. Так-то оно так, быстрее – это да, вот только – не пришли бы теперь с обыском и к Феликсу, не выгребли бы у него всё это. Будет страшно жаль, если всё пропадет. Еще написал Феликс, что Эдик Рудык был на похоронах (кремации), и приводит его адрес; однако пишет, что со своей винницкой родней (Гройсманами) он вроде бы поругался и не общается, – а я-то хотел через него найти для Натальи выход на нынешнего украинского премьера Гройсмана, он тоже ведь Рудыку родня!..
Землинский прислал ответ пермского ГУФСИНа на жалобу о том, что 7 и 14 июля два моих заявления на магазин были тут полностью проигнорированы, т.е. мое право на отоваривание (ч 1 ст. 88 их УИКа) нарушено. И что же отвечает ГУФСИН? Без тени стыда отвечает, что, мол, 7 и 14 июля от Стомахина НЕ ПОСТУПАЛО заявлений на магазин! То бишь, если ты жалуешься, что твои заявления игнорируются – значит, ты и не писал никаких заявлений (благо, тут некого просить расписаться на копии и поставить штамп «принято» и дату). Убойная логика!.. Хоть ссы в глаза – всё божья роса!.. Наглые, циничные твари, мразь, ублюдки – и кто-то еще будет уверять, что есть какие-то иные, более мягкие способы разговаривать с ними, кроме автомата Калашникова, гранатомета и горящего напалма, которым давно уже пора залить всю эту проклятую, свинскую, совершенно неисправимую страну!..
Забыл еще, что прислала соболезнующую телеграмму Санникова. Это, видимо, вместо ответа на мое последнее письмо – т.к. в споре со мной о допустимости насильственных методов борьбы с этим проклятым государством ей явно нечего сказать, из последнего ее письма это видно ясно и четко. Соглашаться со мной ей не позволяет гордость, а аргументов против меня – тоже нет, так что лучше всего – не писать писем, а лишь короткие телеграммы и открытки.
Вера пишет, что на похороны матери приехал (и у Веры ночевал) тоже изрядно забытый мною Михась из Беларуси, – фамилия его, оказывается, Панков. Он объявился матери, как мой сторонник, еще пока я был в Буреполоме; в 2011 я пару раз говорил с ним по телефону – и мне он показался не вполне адекватным (то, что о нем пишет Вера, хоть и хвалебно пишет, этот мой вывод подтверждает). Когда летом 2011 мать поехала отдыхать в Беларусь, на озеро Нарочь (и я, дурак, очень жалею теперь, что из-за Мани тогда не поехал с ней!), он по предварительной договоренности встречал ее в Минске, помогал нести вещи, сесть на автобус до дома отдыха, и т.д. Потом он пропал, я и забыл о нем – и вот объявился вдруг, приехал на похороны! Еще – оказалось, что был на похоронах даже Дадин, который, по-моему, мать мою вообще не знал и живой ни разу не видел; а вот многих, кто ее хорошо знал, хоть того же Фрумкина, не говоря уж о ее учениках, – не было…
Наталья пишет (еще 6 и 8 сентября), что по возвращении в Киев из Монако хочет начать общаться теснее с Маней – видимо, помня мои слова, что одно время Маня была для меня самым близким человеком. Я написал ей в ответ, что теперь это уже не нужно, т.к. после ее упорного молчания полтора года, даже после смерти матери, когда я очень просил ее откликнуться, – я больше не хочу Маню знать вообще. А Данила, по словам Натальи, часто ездит в Киев – вот этого я не знал, спасибо!..

12-00
Успел до шмона написать еще четыре письма, в том числе Рудыку (успеет ли он ответить мне сюда?). Осталось еще два до вечера воскресенья, 1-го октября.
Что еще отвратительного сообщил Землинский: мое письмо от 7 сентября (четверг), которое он получил, было со штампом цензуры от 8 сентября (пятница), а почтовый штемпель Всесвятского стоял – аж от 13 сентября (следующая среда)! То бишь, забрали и прочли мое письмо в пятницу – и вместо того, чтобы отнести на почту в тот же день, или уж хотя бы в понедельник, 11-го, – мурыжили до 13-го, лишних пять дней , ну как минимум два – 10-е и 11-е!.. Суки какие!.. Из-за этого письмо и идет отсюда гораздо дольше. А м.б., не просто валялось оно у них 10-го и 11-го, а – послали копию в компетентные органы» и ждали оттуда разрешения отправить.

14-20
И еще забыл. Эта нечисть – курточник Панин, мразь! – забрала у меня вчера при шмоне даже дверцу от верхней части тумбочки, оторвавшуюся еще почти год назад, 9-го октября 2016 г., и с тех пор стоявшую за тумбочкой. Ни один шмон за это время ее не забирал (хотя никто и не подумал вызвать зэка-плотника, дабы он ее приделал, а вот этой мрази – понадобилась. Ею, этой дверцей, можно было, по крайней мере, забить до упора гвоздики, держащие заднюю стенку тумбочки, – они время от времени вылезают, т.к. я кладу что-то в тумбочку и непроизвольно давлю на эту стенку. Теперь и гвоздики эти забить нечем. Правда, бог уж с ними, с гвоздями, – мне недолго тут осталось…

30.9.17., 16-55
Суббота. Библиотекарь опять не пришел. То ли опять болен, то ли, как уже не раз было, не пускают его сюда. Книги, правда, пока какие-то есть, если очередной шмон их опять не заберет. Второй день я без ужина: перловка! Вчера – с килькой (налитой, разумеется, прямо поверх перловки – пришлось кое-как соскребать), сегодня – с рыбной котлетой. А по утрам – овсянка… Так что всё как всегда у этих мразей: ни духовной пищи – нормальной и вовремя – ни физической. Обед + пачка овсяного печенья – вот и вся моя пища за весь день, до отбоя, вчера и сегодня.
Осталось мне 779 дней, 111 недель, два года и полтора месяца. Ненавижу эту страну, будь она проклята!!!

Дальше

На главную страницу