ИЮНЬ 2013
1.6.13., утро (до завтрака)
Лето… Как же тошно, господи!.. Как невыносимо, непередаваемо тошно тут просыпаться… За что же я сижу??!... Только за то, что родился в этой проклятой стране. «Неудачно и место, и время рожденья избрав…» И как же все-таки мне прервать эти мучения, умереть, самоубиться, чтобы не видеть больше никогда этой тюрьмы и того жуткого будущего, которое она мне готовит?.. Веревка под рукой, хоть сейчас – пожалуйста, но что-то держит, не дает… Дурацкие мысли о том, что вот ведь сидели же люди и до меня, и сейчас сидят, хоть тех же «болотных» узников взять (окруженных вниманием и заботой, не то что я!..), и есть же люди, которые и меня поддерживают, как же это я, мол, их кину, не оправдаю их надежд, тех слов поддержки, которые они мне пишут… Дурацкие мысли, что я не совсем ведь еще один, поэтому умирать нельзя… да, но и жить так невозможно!.. Написала опять эта Карина Магомадова, мне совершенно неизвестная, вчера получил; ей всего 21 год, оказывается, учится в университете, следит за всеми делами политзэков и за моими – с момента ареста. Подбадривает и просит не поддаваться соблазну… А я бы так хотел поддаться – вот и соседи сейчас спят, они ничего и не услышат, то-то удивятся потом… Господи, куда же я все-таки иду??!!! Зачем всё это??! И как я буду вот так же просыпаться – год за годом! – в лагере?.. Опять – в лагере, а кажется что только вчера освободился из Буреполома, еле-еле дождался – и не было в жизни дня счастливее!.. А завтра – опять лагерь, опять бараки, зарядки, столовки, проверки, уборки – и толпы быдла вокруг!..
Да еще карцер этот вчера обещанный, не выходит из головы. Лечь на пол и голодать, не есть, не пить, не выходить оттуда ни на какие проверки, – а что еще остается? И уж сколько там мне дадут, – трое суток, как дают всем обычно, или пять, или все 15, – никто не знает, тут уж как повезет. Жаль, умереть они, конечно, не дадут, 15 суток для этого хватило бы с лихвой. Но – не дадут, утащат в свою «больницу», как вон Машу Алехину, – «Новая газета» написала, что она на зоне, в Березниках своих, тоже голодает с требованием вывезти ее в Пермь на заседание обл«суда», рассматривающего апелляцию на отказ ей в УДО. Как будто это что-то изменит, – но девка она боевая, упорная, молодец, да еще под руководством Подрабинека, своего официального защитника… Правда, вдвоем они наверняка еще верят во все эти юридические, формальные штучки, в «закон» и возможность чего-то от Системы добиться по ее же законам, выиграть у нее на ее же поле и по ее же правилам… Не знаю… Сам-то я давно ни во что не верю, кроме гранатомета и тротилового эквивалента…
Но самое мучительное, самое угнетающее, конечно, – зачем всё это? Полная бессмысленность, полное отсутствие перспектив. Если бы это и впрямь было «восхождение», как называется глава в «Архипелаге» у Солженицына, если б была надежда этим страшным, тернистым путем выйти хоть под конец жизни к чему-то светлому, если б знать, что все эти мучения не зря (как написал мне не столь давно Корб)… Но увы, я-то как раз знаю, что они зря, что и потом, за ними, не будет ничего: или смерть на зоне, в процессе, так сказать, – или ничтожное, никчемное существование потом на воле, инвалидность, одиночество, нищета, прозябание… Дом престарелых, одиноких стариков где-нибудь в Европе, живущих на полном обеспечении и под присмотром, – вот что оказывается на этом пути венцом, кульминацией, наилучшим в конце концов вариантом. И ради этого – вся борьба, вся моя нелепо, криво, по-дурацки сложившаяся жизнь? Нет, я не хочу ни этой жизни, ни этого скучного финала!..
Проклятая сука, приносящая тут письма, вчера вместе с письмами ко мне притащила назад и мое последнее письмо к Мише Агафонову, – мол, доплатите! Оно было в конверте, одном из тех пяти, что прислал недавно Майсурян, – на каждом наклеены марки на 15 рублей. Так не с почты вернули, а эта тварь, сотрудница СИЗО, озаботилась: доплатите, мол, по Москве уже давно 17 рублей, а не 15! Тебе-то что, тварь ты мундирная?.. Другие письма на днях в таких же конвертах отправлял – ничего, спокойно ушли, и почта их не вернула, а тут… Это мое письмо Мише вчера, в пятницу, могло бы быть уже сдано на почту, а теперь его снова заберут из камеры только завтра вечером, в воскресенье… :(( А самое грустное и гнусное будет – если меня и впрямь в понедельник засунут в карцер, промурыжат там сколько-то дней (туда ведь надо и все вещи тащить, на склад их там сдавать, вот будет проблема!..) – а когда вернусь, тут, в камере, уже будет стоять эта проклятая говорилка под названием «новый телевизор», недвусмысленно им (соседям) обещанная… :((
В общем, я не знаю, что делать дальше, просто не знаю!.. Жизнь зашла в полный тупик, никакого выхода нет. Принять вот так просто, что дадут десять лет лагерей, смириться с этим и с теми мучениями, которые придется там перенести, – нет, невозможно, нет душевных сил!.. Но и избежать этого никак невозможно, – о, эти челюсти, раз кого-то схватив, уже не разжимаются… Единственный способ «соскочить» - это умереть, купить себе посмертную свободу ценой жизни. Но и на это у меня, увы, не хватает мужества. Что делать, я не знаю, положение отчаянное и совершенно безвыходное, хоть бейся головой об стену, – выхода нет… Полный тупик, в который зашла моя жизнь…
2.6.13., утро (до завтрака)
Итак, меня ждут две беды – карцер и телевизор… Какая из них страшнее? Увы, телевизор; и она же вероятнее. Тот белобрысый ублюдок, конечно, мог и не шутить, и завтра до проверки это выяснится, – в карцер обычно сажают с утра. Но, увы, в карцере я просижу дня три, ну пять, ну от силы 15 (хотя вроде бы даже на этом корпусе, где одни первоходы и большинство из них – узбеки и таджики, за отказ от росписи за дежурство в карцер не сажают. Эта публика, демонстративно живущая «по понятиям», впервые их тут набравшись, тогда просто не вылезала бы из карцера…). А телевизор, если его таки притащат новый, – это надолго, на месяцы, до самого конца моего пребывания здесь… И вряд ли у него, как у того, прежнего, задняя крышка будет с такими дырами, чтобы можно было залезть внутрь и что-то там отломать… Это, увы, будет надолго, дни и ночи сольются в сплошной кошмар… А это владимирское (точнее, гусь-хрустальненское) скучающее быдло – о, оно прямо-таки вожделеет этого телевизора!.. Вчера дочитало все библиотечные книги, что дали в последний раз, а мои журналы прочло еще до этого (кроме «Лехаима», правда), – сегодня ему будет уже совсем нечего делать, а опер теперь когда бы ни появился на проверке – сегодня, хотя воскресенье (в прошлое воскресенье он был), или завтра (вот в понедельник прошлый его как раз не было), – владимирское это чмо уж накинется на него, за горло возьмет, не отпустит, – пока тот не обеспечит ему новый телик… Так что наиболее грустная вероятность – что я вернусь из карцера, а тут уже стоит эта проклятая говорилка… Не дай бог…
Почему же, ну почему все-таки я не могу просто повеситься, закончить, прервать эту нелепую, никчемную, постылую жизнь? «Но недоумеваю: что меня держит здесь?» (Марина Кудимова). Что же, ЧТО??? Ведь я знаю, что потом, когда-нибудь, да, м.б., уже через год, следующим летом, на зоне – я буду плакать горючими слезами и проклинать себя за то, что не воспользовался этой возможностью еще в тюрьме, – возможностью избежать ужасов зоны, не попасть в то, во что попаду непременно, если сейчас не сделаю этого решительного шага – а уж там он будет невозможен, увы. Останется лишь плакать, каяться и рвать волосы на голове – если, конечно, там мне дадут их носить, не будут постоянно и насильно стричь наголо…
Три письма уже ждут отправки сегодня вечером: Мише Агафонову (то, которое позавчера, в пятницу, вернули из-за конверта), Майсуряну и Жене Фрумкину. Последнее написал я, не сильно надеясь на его ответ, а просто – пока это всё пишешь, хоть и по 20-му разу, в очередном письме, пока несколько раз перечитываешь, дописываешь, исправляешь, – начал после проверки, а закончил – глядишь, уже обед; так полдня, считай, и прошло за писанием письма. М.б., вот так же сегодня или на днях, если все-таки не закатают в карцер, напишу еще Глебу Эделеву, – пусть он сейчас и за границей, но письмо, я надеюсь, дождется его в абонентском ящике на почте. Как раз с ним-то мне есть о чем поговорить, больше, чем с Фрумкиным, по крайней мере. Но, увы, с его безумной занятостью в России на ответ тоже рассчитывать особо не приходится. А хуже всего – что я так с самого декабря и не смог оформить доверенность на его имя, которую он просил сделать…
И мерзко, и стыдно, и отвращение душит к самому себе, но увы: всё, чем я занимаюсь последние дни – это поиск для себя оправданий и самооправданий насчет того, почему же все-таки я не могу просто залезть на батарею, привязать к решетке свободный конец веревки, а потом разжать руки – и тем закончить, наконец, свою дурацкую, постылую, нелепую, так позорно неудавшуюся жизнь… :(((((((
Самое обидное будет, если меня законопатят в понедельник в карцер – а сюда, в камеру, принесут письма, и я их не получу. Дай бог еще, если их отдадут и они долежат здесь до моего возвращения, а не пропадут куда-нибудь…
3.6.13., 7-й час утра (до завтрака)
Понедельник. Ну что ж, ждем-с… Карцер и телевизор… Второе – почти наверняка… :((( Оба сокамерничка вчера как раз вспоминали, как на том корпусе они вели ночной образ жизни, а дрыхли днем. А в карцер, кстати, можно попасть и не сегодня; во-первых, там очередь, кандидатов больше, чем мест (как обычно и бывает), а во-вторых – сегодня же опять моя очередь «расписываться», я снова, естественно, откажусь на глазах у этой белобрысой мрази, – и она вполне может воплотить свою угрозу в жизнь в любой день… Хотя всё-таки, насколько я слышал, за отказ от росписи здесь в карцер не сажают, даже на этом новом корпусе, – наоборот, тут тоже «мусора» этак привычно спрашивают: расписываетесь или нет?..
Так за что же я все-таки сижу? – задаю я себе вопрос каждое утро, проснувшись опять здесь, в тюрьме. И отвечаю: за статьи. Всего лишь за статьи в интернете. Не нанесшие, между прочим, никому никакого реального вреда (а жаль). Но – тем не менее – и сроку за них дадут десять лет, едва ли меньше (ну даже пусть семь, хотя едва ли, – а семь, это что, мало, что ли?!.), и сделать ничего нельзя… Ничего… Вчера перечитывал присланные Корбом подписи за меня на его сайте, в марте их было двести с чем-то, сейчас уже за триста. Ну и что? Неужели меня держат на этом свете, не дают уйти, избавиться от страданий, вот эти подписи , вот эти триста с чем-то человек (капля в море!..), поддержавшие меня, открыто поставившие свою подпись? Из них часть людей довольно известных… Ну и что? Как ж они все не понимают, что все эти их «держись!», «борись!», «ты победишь!», и т.д. – это же просто пожелания (или требования?), чтобы я безропотно, без сопротивления, дал издеваться над собой, позволил этому государству и его подручным уголовникам творить со мной всё, что только они захотят, все эти десять лет. Без сопротивления – потому что какое же там возможно сопротивление, в таком месте и в таком формате? Разве что – писание жалоб в прокуратуры и тому подобные места, которые (жалобы) заведомо будут признаны не подтвердившимися, не соответствующими действительности…
Будь всё проклято – и этот мир, и моя нелепая, бессмысленная, с самого начала неудавшаяся жизнь!.. Я проклинаю тот день, в который я родился…
Одно утешение: хоть письма вчера отдал. Шесть писем зараз…
4.6.13., 7-13
Нет, вчера всё обошлось, даже про телевизор речь уже не заходила. Ну что ж, ждем сегодня, да и в любой другой день. Стоявшая, как обычно, на проверке белобрысая оперская мразь, правда, как только я отказался расписываться (без слов даже, – просто головой отрицательно покачал), тут же спросила у стоявшего рядом одного из «мусоров»: а какие рапорта вы сегодня написали, дайте сюда? – и тот дал ей два заполненных бланка А-4, – оказывается, вот как у них тут пишут «рапорта», на бланках, всё чин чином… Тот взял, развернул, посмотрел, но – писать «рапорт» на меня вроде бы им уже не сказал. Можно было бы подумать, что всё обойдется, и хоть немного расслабиться, – но, увы, расслабляться в таких местах нельзя ни на минуту, как и в лагере, – в «Буреполомском дневнике» я тоже про это писал, помнится: любая пакость возможна в любой день и в любой момент…
М-да, вот к чему свелся этот мой нынешний тюремный дневник, – к наблюдению за опером «пятерок», ничтожнейшей вошью, нечистью, говорящим куском дерьма… :(( Увы, жизнь уперлась в такой тупик, что о хорошем не напишешь – его просто нет здесь, а зато вот от этой белобрысой гниды тоже в чем-то зависит теперь мое здесь существование, она может мне его порядком отравить, если захочет… Очень ждал вчера писем, последнее время приносимых как раз по понедельникам, но – увы – не дождался. Что ж, ждем сегодня, и шансы повышаются с каждым днем. От Мани, от Миши Агафонова, от Лены Маглеванной, если она таки освоила этот электронный сервис, от матери, от Герасимова, от Майсуряна (хотя от него-то еще могло не дойти)… Мать вроде обещала вчера, в понедельник, быть здесь, заказывать магазин; если за предыдущие дни она получила мое письмо, то свой ответ могла бросить в ящик прямо там, в магазине. Без писем существование тут становится совсем уж бессмысленным и беспросветным…
Сегодня баня, – праздник для бывшего нарядчика, фаната бани. А окна на лето на этом корпусе всё никак не снимут, – и он негодует, бесится, ему душно (хотя на самом деле настоящей духоты еще нет, а по утрам так и вообще холодно). 21-го июня ему домой, а мне еще сидеть десять лет или около того…
Черт знает, что делать, как так сложилась жизнь, что нет уже фактически ее, жизни… Черт догадал меня тут нажить уже политическую биографию, какую-то известность, триста с лишним человек, за меня подписавшихся, – всё то, что жалко бросить, чтобы просто умереть, не дать им опять загнать себя в этот ад, в проверки, уборки, ремонты лагерные.., Дать теперь опять над собой глумиться десять лет, ну пусть даже семь, терпеть всё это – во имя чего? Чтобы дожить до одиночества, пустоты и всеобщего забвения, которые наступят потом?..
6.6.13., 7-й час утра (до завтрака)
Вот и начались опять мытарства, точнее – они продолжаются. Позавчера днем – повезли вдруг совершенно неожиданно в «следственный комитет» к мрази Абоеву. Приезжаю – Бородин, конечно, уже там. В общем-то, всё как я и думал: пришло очередное заключение психэкспертизы (от 21 мая), – слава богу, я здоров. И тут же мразь Абоев предъявляет мне… заключение «экспертизы» по всем номерам «РП» за эти 20 месяцев на воле и… ну правильно, пятый уже (!) вариант обвинения, куда все вот эти номера с чужими, не моими уже, материалами по 205.2 тоже включены! Ах, как я ржал про себя, читая «экспертизу» маниного материала от марта 2011 об «оправдании террористов, убивших Александра II, о фотографии «балкона», :)))))) на котором вывешен транспарант «1881-2011 Ваш подвиг не забыт!» – эта фраза, мол, коррелирует с традиционным в таких случаях отношением русского быдла к «подвигу» их «героев» в WW2 и потому, мол, как бы учит положительно относиться и к «терроризму»; а самый шедевр – это упоминание «благих вестей» в каждом номере, – мол, словосочетание «благие вести» в сочетании с упоминанием «терактов» и гибели в них ментов – это тоже демонстрация положительного отношения к «терроризму», как-то так. Короче, чтение этого бреда, ей-богу, преисполнило меня еще раз гордости за то немногое, что я успел за эти 20 месяцев сделать.
И что же дальше? Ублюдок Абоев, оказывается, хотел, чтобы за позавчера и вчера (4-е и 5-е) мы с Бородиным если и не ознакомились реально со всеми девятью томами состряпанного им «дела», то подписались бы, что ознакомились, – а дальше, мол, перефотографируете себе – и спокойно знакомьтесь (но ни жалобу подать на недопустимые доказательства, например, ни ходатайство какое-либо – будет уже нельзя, т.к. «дело» будет официально считаться уже закрытым). Он мол – разъяснил – должен по УПК отправит «дело» в прокуратуру и «суд» за 34 дня до окончания срока «стражи», то бишь – сегодня, 6-го июня. Если бы я согласился, то «судить» бы меня начали уже в июле, вероятнее всего, – но мы с Бородиным решительно отказались что-либо подписывать и потребовали времени на нормальное знакомство с «делом».
Мразь Абоев в ответ заявил, что он найдет еще какую-нибудь статью (особо тяжкую теперь, видимо) и навесит мне, чтобы было формальное основание для продления, свозит еще раз меня в «суд» за этим, а также – что его «руководство» перестанет давать матери свиданки, раз я не подписываю ему «217-ю». Бородин прямо там же, сидя в его кабинете, позвонил матери моей, узнал, что на свиданку она записалась на 6-е – сегодня – на 11 утра. Так что жду, что придут за мной часу в 10-м – но это, видимо, будет и впрямь последняя свиданка на достаточно долгое время, – по крайней мере, пока «дело» не будет уже в «суде»…
Договорились они с Бородиным, что привезут меня совместно с ним читать «дело» сегодня после обеда, – надеюсь, хоть свиданка не сорвется из-за этого. Бородин всё сморкался там и жаловался, что заболел и насколько ему плохо, мог бы, мол, и справку о болезни взять, – но сегодня обещал быть, а назавтра, 5-го, ему предстоял еще Мосгор«суд» с апелляцией моего ареста (продления) 4-го апреля, – обещал тоже быть.
От Абоева конвой поехал еще в ОВД «Бибирево», – я просил, чтобы позвонили матери и она бы подошла, благо это ОВД почти что у моего дома, – но мусорская мразь, естественно, отказала: «не положено!». Потом поехали отвозить каких-то троих новоарестованных оттуда в ИВС, и уж только потом на тюрьму. Посидели еще на сборке (да и сдать нас тюрьме сопровождающая тетка-«мусорша» не могла минут 20, наверное, – просто не было никого в окошке у входа, где принимают и записывают привезенных), – короче, в камеру меня «подняли» только в час ночи. Причем дежурный «мусор» сказал, что назавтра я уже «заказан» на шесть утра – в «Мосгор«суд». Я ему сказал, что мне надо на «телевизор» (видеоконференция с «судом») – а это в восемь, говорит он, но мне (ему, то есть) про «телевизор» никто ничего не говорил, сказали только, что в шесть, и всё.
Он и правда приперся за мной в начале седьмого, – хорошо еще, несколько часов я все же успел поспать, но из камеры все равно вышел полусонный, почти ничего не соображая. Посадили с «судовыми» на сборку – и каково же было мое изумление, когда назвали мою фамилию, я вышел – и конвойный мент сказал мне, что и вправду меня везут в Мосгор«суд»!.. Я просто не мог поверить, что, имея постоянный «телевизор», по такому пустячному поводу, как обжалование продления ареста, они повезут к себе…
Что ж, поехали, впервые я залез в большой автозак, в котором не ездил с 2007 года, с этапа. Хотя и без наручников – но трясло и мотало там тоже страшно, мне опять, как всегда, стало плохо (а особенно – на обратном уже пути). я сидел, весь покрытый холодным потом, и вспоминал чью-то фразу из комментариев в инете, присланных Майсуряном (почти, но не совсем дословно): Стомахина наша судебная система адекватно осудить не в состоянии, она его ЗАМУЧАЕТ. Вот именно, замучают всеми этими катаниями, этапами, наручниками, тряской, казенным, наплевательским отношением и этим вечным «не положено!»… Нет уж, лучше умереть, сразу быстро и решительно, чем вот такая вот медленная, мучительная смерть в течение долгих десяти лет…
Насмотрелся на слышанный уже мною жесткий режим в этом проклятом Мосгор«суде». Тотальный шмон с полным раздеванием сразу по прибытии, проводимый кучей «мусоров», требующих беспрекословного подчинения. Целые коридоры боксиков для зэков, – весь день я сидел в еще более-менее просторном, целых три шага по диагонали, можно было даже походить, – а перед самым отъездом посадили в другом коридоре в совсем крохотный, как были в 2006 г. в старом Бутырском «суде». Заставили снять перед посадкой туда резинку, которой были подпоясаны штаны, бутылку с пепси-колой, пластмассовую (!) расческу и даже новую визитку Бородина, полученную от него накануне. Короче, было ощущение полной фантасмагории и тотального абсурда…
Подняли сразу в зал – но оказалось, что «защитники» - Бородин и Санникова – опаздывают: сегодня случился пожар в метро! (На станции «Охотный ряд», как потом мне рассказала Санникова.) При мне секретарша «суда» звонила ей, она сказала, что уже на «Семеновской» и вот-вот будет, минут через 20. Времени было около 11-ти. Тем не менее, меня опять спустили вниз, в боксы, и я просидел там еще добрых три часа, – когда подняли опять, было уже около двух часов дня.
Она привезла заявление от Бородина, что он болен и не может участвовать. Вместо него тут же назначили казенного адвоката, который на все вопросы только кивал и соглашался со всем, что говорила и требовала Санникова. Всё действо заняло не более получаса. Она успела кратенько поговорить со мной, сказать, что звонила Манову, – решения Евросуда по первому моему делу еще нет. В ее просьбе изменить мне «меру пресечения» отказали, естественно. После этого, в два часа, спустили опять вниз – и я сидел там весь остаток дня, часов до семи, когда повезли обратно. В камеру подняли пораньше, чем вчера, – где-то в 12-м часу ночи.
И тут ждали меня приятные сюрпризы, – прежде всего сразу пять электронных писем! – от Антоши (наконец-то!), Корба, Маглеванной, Агафонова и Ольги Исаевой из Грузии. Н а них теперь надо бы побыстрее ответить – но сегодня, если повезут, я уже не успею, а завтра уже не будут брать, до понедельника (вечера воскресенья, точнее). И еще один сюрприз: смотрю, а вместе с последним заказом от матери лежат у меня на шконке вещи совершенно неожиданные, которые в жизни мать не брала, – в частности, кофе и пакет молока! Хватаю бумаги, – оказалось, кучу всего, что надо и не надо, мне заказала в инете вот эта самая Карина Магомадова, недавно только начавшая мне писать и в которой я, честно говоря, сомневался: не виртуал ли это, не провокация ли какая… Но – раз потратила больше двух тысяч на этот заказ, то уж, очевидно, не виртуал. Я был просто поражен и тронут до глубины души.
7.6.13., 8-й час утра (до завтрака)
Как ни странно, к Абоеву, мрази, меня вчера так и не повезли. Пришел со свиданки с матерью (последней?), успел написать еще письма – ответы на последние два из полученных накануне пяти, жду – не «заказывают». Часов до четырех ждал, уже и обед прошел (задержавшийся, как обычно) – тогда только стало ясно, что уже не повезут и можно расслабиться. Какой это кайф – расслабиться, поняв, что не будет хоть сегодня этой дикой тряски, испарины, холодного пота, наручников, тошноты и отчаяния… Что ж, видимо, повезут сегодня. Хотя, между прочим, прямо со свиданки мать звонила вчера Бородину – он сказал, что мы с ним сегодня (т.е. вчера уже) увидимся у мрази Абоева, там, мол, он мне скажет, когда он ко мне придет. Не увиделись… Но – долго тянуть он не станет, надо же угождать Абоеву…
Написал-таки наконец вчера заявление на прием к врачу, – но я-то думал, что поеду до ночи вчера, а сегодня буду «дома» весь день; а если выйдет наоборот, – и захоти он меня сегодня вызвать, а меня нет. Зато – пришло очередное «извещение» (с пропущенной первой «е») – о том, что 19 июня в Мосгор«суде» будет рассматриваться жалоба Бородина на продление мне ареста уже 14-го мая. По всему похоже, что меня опять повезут туда… Будь оно всё проклято!..
Немного взбодрило меня вчера и позавчера (как прочел, уже ночью) письмо Антоши Ручкина, первое, написанное им сюда через интернет, и одно из тех пяти, пришедших позавчера, пока я сидел в боксике Мосгор«суда». Антоша в своей резкой манере, выговаривает мне, как их всех – либертарианцев, моих единомышленников – дискредитирует моя смерть в случае суицида, как это повлияет на общее дело, на борьбу и т.д. Он прав, конечно; отвечает он, кстати, на мое недавнее большое письмо в рассылку, ребятам, переданное через Мишу; смех в том, что полностью и подробно я сам его не помню. Но, увы, о том, что будет со мной там, в лагере, и как мне выдержать десять лет постоянных унижений и глумлений – Антоша не пишет и, видимо, даже не задумывается… :(((
8.6.13., утро (до завтрака)
Суббота. Вчера тоже так и не возили никуда, дали отдохнуть после двух подряд дней этих мучительных катаний. То ли Бородин таки заболел до понедельника, как обещал, то ли… Пришло в голову простейшее: мразь Абоев теперь, видимо, сперва повезет меня опять в «суд», как и обещал – продлевать срок ареста, потом, наверное, к себе – предъявлять шестой вариант обвинения с новонавешенной особо тяжкой статьей, а уж только после этого будет катать на «знакомство с делом». Интереснее всего – ЧТО же именно он еще навесит и сколько всего в результате окажется сроку…
Абсурд какой-то, короче, театр абсурда… Мысль о невыносимости бытия и моего будущего, столь легко игнорируемая «друзьями» (типа Антоши), озабоченными лишь политическим успехом нашего общего направления, но не моей судьбой, не отпускает меня. Жизнь кончена, увы… Прозябание в лагере, хоть шесть, хоть семь, не говоря уже о десяти годах, – это не жизнь. Да и дальше все уже ясно, – пустота… :((( И ничего, ровно ничего, нельзя теперь сделать, чтобы изменить это вдруг открывшееся во всей ясности будущее…
Посмотрим, что написал мне Паша, – мать на свиданке со слов Майсуряна сообщила, что он таки написал мне письмо; это хорошо, а я уже сам собирался ему писать и пересылать через Майсуряна. Но, увы, вчера писем не было, – вот те пять электронных пришли разом в среду, и всё, за всю эту неделю только пять штук. Антоша тоже пишет, что отправил мне бумажное письмо, но его, естественно, еще нет. Вряд ли письмо Паши будет по смыслу сильно отличаться от недавнего антошиного, – разве что тон будет наверняка помягче. Еще мать, кстати, сообщила, что ей вроде бы сам, по своей инициативе, звонил Григорьянц, но зачем – я так и не понял, т.к. денег и какой-то реальной помощи он не предложил, а зато сообщил, что реально болен раком и что в Париже ему делали операцию…
«Болотная» эта волна 2011-12 годов, видимо, окончательно сошла на нет, и теперь крупнейшее событие – начавшийся «суд» по «болотному делу», побоищу 6 мая прошлого года (о «суде» этом, впрочем, пока у меня тоже нет никакой информации) Всё глухо и, очевидно, бессмысленно, сколько бы ни бодрились искусственно «друзья», сколько бы Майсурян ни ссылался на законы истории… Я сижу второй срок за свои убеждения – и не могу даже по своей воле умереть, чтобы отказаться от этой чести – торжественно мотать десять лет срока в качестве узника совести…
9.6.13., утро (до завтрака)
Как же невыносимо, чудовищно долго тянулась вчера эта проклятая суббота!.. Я уже писал обо всем этом еще в том дневнике, буреполомском, и вот – опять… :((( Казалось, что обед не наступит никогда … что вот уже три часа, четыре, пять (часов-то нет, и даже проклятое это радио «Максимум» по выходным играет одну лишь музыку), а обеда все нет и уже не будет… После обеда это проклятое время тут тянется чуть побыстрее, но – всё равно… Соседи к вечеру уже прочли окончательно (владимирский быдляк – почти окончательно, добьет уже сегодня) не только все библиотечные книги, но и все мои старые журналы, и приуныли тоже, хотя главное счастье, смысл их убогой жизнишки тут, в тюрьме – курево, сигареты! – у них сейчас есть (выпросили ни у кого иного, как у меня же, чтобы мать после свиданки заказала им в ларьке блок).
Невыносимо, непереносимо, полный и абсолютный тупик, отсутствие всякой жизненной перспективы. Капкан… Сейчас, месяца через три, намотают срок – и всё!.. И поехал мучиться в этот быдлятник, топать по семь, по восемь раз в день на строго обязательные зарядки/проверки/столовки… :((( И ничего, ничегошеньки нельзя с этим сделать… Ничего, кроме… Кроме того, от чего меня пытается удержать это трепло Антоша своими проповедями. «А о НАС ты подумал?», «Каково будет сторонникам НАШЕЙ точки зрения», и т.п. Как будто НАША точка зрения – либертарианство, да, он правильно пишет – представлена в России хоть чем-то мало-мальски заметным, хоть одной, хоть относительно крупной всероссийской партией, или хоть «федеральным» СМИ… Нет, увы, – «мы», к которым принадлежим мы с Антошей (хотя, кстати, он-то уже не в России, какое уж ему теперь дело…) – это всего лишь очень жалкая и ничтожная кучка, всего лишь несколько десятков, не более пяти, интернет-комментаторов, и то не в СМИ, а в своих личных блогах, в ЖЖ и ФБ, и за пределами этих сервисов, даже в инете, не говоря уж – на улице поспрашивать – «мы» совершенно никому в этой стране не известны и ни малейшего влияния на ее политику, да и вообще ни на что, оказать не в состоянии. Так что - если этот лагерь потеряет меня за моим суицидом, то едва ли это вообще заметит и хоть упомянет кто-нибудь, за исключением сотни-другой враждебных «НАМ», но столь же виртуальных интернет-троллей, виртуальных имперцев и СССР-овцев 2.0. Реальный из них всех, м.б., один Вассерман, но он-то как раз едва ли будет это комментировать, – подумаешь, событие! – даже если и узнает…
М-да, слова, слова, слова… «Борьба» и с моей стороны была чисто виртуальной (ну, плюс еще «РП», впоследствии сдохшая, но ее распространение, особенно под конец, было столь мизерно, что можно не брать в расчет), а вот срок за нее будет вполне реальным, во вполне реальном, всамделишном лагере, с настоящими, и весьма злобными, «козлами», блатными и т.д., сидящими за наркоту, грабежи, разбой и кражи. Каким боком ко всему этому я, какое я могу вообще иметь отношение к их делам, ко всей вообще жизни этих существ, особенно лагерной «жизни», постоянно ими мне навязываемой (идет начальник с обходом!! – срочно убрать всё, и мои вещи в том числе, дабы сделать начальнику тот вид в бараке, который он хочет видеть…) – я и тем сроком никак не мог понять, хоть убей, и так же точно будет и в этот раз
Существование мое окончательно потеряло всякий смысл. Долгий, неспешный подъем (здесь, а тюрьме), проверка, возвращение в камеру – и мучительное сидение/лежание без всякого дела в ожидании обеда. Альтернатива – поездка в полумертвом, укачанном до тошноты и рвоты состоянии, к Абоеву, ублюдку, за все новыми и новыми «обвинениями», или в Бутырский «суд» за «продлением ареста», или же – с шести утра, посидев часика три на сборке – в Мосгор«суд» за сроком (за слова)… Зачем мне все это надо? Почему нельзя отказаться, просто отказаться, я никак не пойму? Какая ценность в такой вот «жизни», с такими вот перспективами (десять лет уголовного лагеря в окружении подонков), чтобы за нее так уж цепляться, как мне все советуют?..
Всё вокруг полностью, совершенно потеряло всякий смысл…
10.6.13., 8-й час утра (до завтрака)
Понедельник. Будь всё проклято… Прежнее острое, невыносимое отчаяние по утрам сменилось последнее время какой-то глухой, неизбывной тоской, – и еще неизвестно, что хуже… Всё бессмысленно, вся эта дурацкая жизнь, а уж моя – и подавно. Десять лет как с куста… И никакой надежды, о которой пишет Майсурян, а без нее – он прав – это не жизнь, а ад… Боже, за что я сижу??? Как так вышло? И что же теперь делать???!!! А вот сделать-то теперь – и в этом-то весь и фокус – нельзя абсолютно ничего…
Вчерашний день, воскресенье, пролетел быстро, не как суббота. С утра вспомнил, что так и лежит у меня непереписанный черновик заметочки про самозванцев (Альбац и др., мрази!..) – и ее переписывание в двух экземплярах прекрасно заняло мое время до самого обеда, а заканчивал я уже после. Закончив, попил чаю, походил туда-сюда по камере… а там уже вскоре и ужин. Так что было полегче, чем в субботу. Мразь опер, белобрысая нечисть, сказал мне на утренней проверке, видя, что я опять отказываюсь расписываться за «дежурство»: мол, смотри, выговоров у тебя уже много. То бишь, за это они в карцер не сажают, а записывают «выговора», как и на том корпусе. Примерно так я и подозревал, и нечего было переживать о такой ерунде…
Сегодня я не жду ничего, кроме писем, их должно быть много, от девяти человек, включая мать, – специально подсчитывал вчера. Но – ЧТО мне, в конце концов, эти письма? Как ни приятно их получать, они – только иллюзия общения, и уж точно никто из их авторов не в состоянии понять моих чувств, моей тоски и отчаяния, не чувствуя там, на воле, того, что чувствую я здесь. А кроме того – могут, конечно, в любой день, хоть сегодня, повезти опять на продление ареста в «суд», и никак нельзя об этом узнать заранее, и никого опять не будет там наверняка – ни матери, ни ребят…
Жизнь кончена, ее уже нет, но и умереть я не могу, не берет меня смерть. Вот такая печальная ситуация сложилась, и выхода из нее – нет…
11.6.13., 7-й час утра (до завтрака)
Ну вот, вчера меня наконец-то опять поволокли… К мрази Абоеву только, о «суде» по продлению мне ареста пока речи не было. «Праздник» :)) состоял в том, что на этот раз тот же самый бибиревский конвой во главе с жирным рыжеусым «мусором» Серегой Пинчуком, моим ровесником, возил только одного меня и только на Яблочкова (к мрази Абоеву, то бишь) – и потому, видимо, не одел мне наручники! Камер и соглядатаев, которых они боятся возле «судов» и прочих мест, там нигде нет, – потому и обошлось, видимо. Держался в этой их трясучей машине обеими руками изо всех сил – и поэтому, видимо, укачало все же немножко поменьше, чем обычно.
Адвоката ждали долго, почти час, – я прочел уже весь первый том, перелистал его несколько раз, а тот все еще ехал. Приехал, перефотографировал весь первый том, а от второго, который мразь Абоев тут же хотел подсунуть сперва мне (пока ждали), потом ему, мы дружно отказались. Скандал разразился под конец, когда эта мразота вдруг подсунула нам с адвокатом Бородиным… две подписки (на отдельных листах) о «неразглашении данных предварительного расследования»!.. Ну, обо мне и говорить нечего, как выглядит мой автограф, мразь Абоев вообще еще не знает за почти семь месяцев личного знакомства со мной. :)) Но и Бородин тут неожиданно проявил твердость, наотрез отказался подписать, а на листах с этой «подпиской», внизу и на обороте, написал два заявления с обоснованием отказа, – на моем покороче, а на его листе оно заняло почти всю оборотную сторону. Мне он объяснил перед этим, что, кроме ответственности по 310-й ст. УК в случае подписания (я посмотрел сейчас эту 310-ю, – ерунда, до двух лет исправработ или до трех месяцев ареста), в случае неподписания следователь может его отстранить от дела, а мне каждый раз (при дальнейшем знакомстве с делом, видимо) назначать казенного адвоката. Сам Абоев тут же заявил, что, мол, никто вас отстранять не собирается, но я (он), мол, не хочу, чтобы материалы дела висели на всех сайтах в интернете, как, мол, уже висят все решения «судов» о продлении мне ареста. Бородин пообещал написать жалобу в прокуратуру, и вообще-то было видно, что это наглое предложение «неразглашения» сильно (наконец-то!) его, всегда такого смирного, возмутило…
Следующая неделя будет жуткой: мразота эта назначила нам с Бородиным приезжать к нему 17-го и 18-го (понедельник и вторник), 21-го (пятница), а 19-го, скорее всего, опять повезут меня и в Мосгор«суд», на обжалование очередного продления ареста. Я просил тут же Бородина, и он взялся поговорить с секретарем «суда» о том, чтобы меня не возили, а отвели бы на «телемост» с «судом» – но неизвестно, получится ли у него этого добиться. Сегодня он тоже обещал прийти, скорее уже где-то после обеда, а сегодня и день короткий, т.к. завтра «праздник», и еще и баня у нас, – будет морока, если он как раз под самый вечер, когда уже поведут в баню, и явится. Но – есть и кое-что хорошее от вчерашнего визита. На вопрос Бородина Абоев, мразь, сказал, что он «вышел с отсрочкой» (на свое начальство, то бишь), и вопрос о навешивании мне ради отсрочки еще одной статьи, видимо, пока не поднимался, хотя, конечно, от этих подонков можно ждать всего и в любую минуту. А уж самое бесспорно хорошее – дал все-таки очередную свиданку матери, принес при мне бумажку Бородину. Правда, перед тем послал его говорить со своим начальством – и я офигел, , услышав, КТО у них там зам. (кажись) начальника: Мартин (кажись; имя точно не помню) Тельманович Гдлян! Сын того самого следователя Гдляна, который вместе со своим коллегой Ивановым так прославился в перестройку, расследуя легендарное узбекское «хлопковое дело» и т.п. вещи. Семейная профессия, блин!..
Что ж, вот такие результаты за вчера. Хуже пока не стало – и это главное, хотя и лучше, увы, тоже. Бородин сказал мне, что, если его отстранят и оперативно пришлют бумажку об этом сюда, в СИЗО, – то его при очередном визите могут уже не пустить ко мне, а я и знать об этом не буду. :(( А жирный «мусор» Пинчук сообщил, что у них «не получилось» приехать за мной в пятницу, 7-го июня, – они, оказывается, весь день провели в 6-м (женском) изоляторе. И – значит, я ошибся в своем вчерашнем предположении, что мразь Абоев сначала продлит мне арест, а уж потом начнет таскать опять на знакомство с «делом».
Самые интересные документы, что были в первом томе этого «дела» - донос на меня этого ублюдка Носикова (Доносикова, как его прозвал Майсурян), написанный в электронную приемную прокуратуры еще аж 25-го января 2012, – больше всего его, как я понял по обилию цитат, взбесила моя статья «Латвия-2012 в роли Чечни-1999», да еще там была цитата из статьи «Всё, что угодно, лишь бы не нравиться вам». И – из материалов «проверки» по его доносу я понял, как всё это получилось: донос был на мой ЖЖ, а уж исследуя его, подонки-«антиэкстремисты» заметили указанный там среди моих данных сайт «Сопротивление», полезли его читать, нашли там полный список моих текстов, – и вот так возникло это дело, и вот почему оно сперва было не по тем статьям , на которые доносил Доносиков, а по совсем другим – древней (2005) про Иран и Холокост, «Памяти шахидов» и какой-то еще 2011 года, не помню сейчас. Трагическая случайность – но она будет стоить мне десять лет, а м.б., и всей жизни… Ну и – донос какого-то участкового (кажись) «мусора», что администрирование «Сопротивления» ведется именно из нашей квартиры, по данному адресу, – из бумажки остается совершенно непонятно, КАК именно он этот адрес установил. Можно, конечно, попробовать вызвать его в «суд» и допросить там, но… на результат это, увы, не повлияет.
Хорошо еще, что до отъезда успел получить письма, хотя уж думал, что в этот день их не будет. Письмо матери, брошенное здесь же, в магазине СИЗО, в ящик 6-го принесли только вчера, 10-го. Ну и электронные: от Мани (наконец-то что-то более-менее человеческое она написала), от Маглеванной и от Ольги Исаевой (Орлеаны) из Грузии. Сегодня вечером – т.к. завтра выходной – ответы уже не возьмут, а вчера я успел их только прочесть, так что на ответы есть два дня. Но вообще – это письма только от четырех человек из тех девяти, которые, по моим подсчетам, мне уже должны были написать и отправить за последнее время.
Маня, кстати, в письме сообщила, что этот ее дружок, идиот Новожилов, арестованный и засунутый в психушку еще 29-го апреля, оказывается, запретил ей обнародовать какую-либо информацию о своем деле и аресте. Идиот, иначе не скажешь, – впрочем, это я знал давно…
12.6.13., 8-й час утра (до завтрака)
Вот и «праздничек»… Вчера под вечер приходил адвокат, как и обещал. Завели меня к нему в кабинет только в четыре часа дня, а в полпятого начали уже активно выгонять. Принес он мне наконец-то распечатки с моего блога на «тифаретнике». Я посмотрел – и ахнул: и в последнем стихотворении, и в других, и в документах в прозе – масса ошибок, опечаток, слова где пропущены, где перепутаны, заменены другими, а уж про знаки препинания – типа точек, отсутствующих там, где должны быть, но зато стоящих там, где не надо, – и говорить нечего! Кошмар, короче… Поразмыслив, я понял, что, скорее всего, это набивал Миша Агафонов, со своей характерной небрежностью и торопливостью. Ей-богу, если бы он был здесь – я его просто убил бы за это, такая ярость возникла у меня после просмотра этих распечаток!.. Но главное – непонятно, как теперь это исправлять, ведь просто в открытом письме, идущем через цензуру, это не напишешь… То ли ему письмо через Бородина опять писать, то ли сразу Мане, но и когда опять придет Бородин – заранее неизвестно, он мурыжит с этой датой своего прихода по многу дней, да и то может обмануть…
В понедельник я увижу его у мрази Абоева, и во вторник, и в пятницу… Кошмарная неделя предстоит, и дай бог, чтоб хотя бы в среду, 19-го, в Мосгор«суд» всё-таки не повезли, чтобы тот же Бородин сумел как-то отговорить их от этого…
А тем временем начался уже процесс 12-ти человек, арестованных по «болотному делу». В их числе – Коля Кавказский (Трибунус), единственный кого из всех арестованных я знал до ареста лично, и сидящий тут, на этом корпусе, Ковязин из Кирова, не захотевший в итоге со мной общаться (ну и хрен с ним, козлом!..). В предыдущем номере «The New Times», принесенном вчера Бородиным, – интервью со всеми адвокатами подсудимых, и все в один голос говорят, что процесс продлится минимум полгода, а то и год… Так что меня «судить» все равно будут на фоне их процесса – и это еще уменьшит общественный интерес к моему процессу, и так почти отсутствующий…
Что ж, вот и всё. Действительно, жизнь прошла, что бы там ни писала мне Лена Маглеванная, что, мол, будущее точно не известно никому… Увы, моё будущее – мне известно, и нет в нем ничего привлекательного – только мрак и пустота. Конец срока в 50 почти лет, до которого, ей-богу, я не хотел бы дожить, уже полным инвалидом, чтобы освободиться в пустоту, без денег, никому не нужным… Впрочем, и в лагерь, на проверки по карточкам и «генеральные уборки», я ни за что не хотел бы попасть. Владимирский быдляк в камере, который сегодня поднялся ни свет ни заря, рассказывал, как проходили «генеральные уборки» у них, на особом, кажется, режиме. Я-то в Буреполоме еще попал не на самый тяжелый вариант, выходит, а там – просто раз в неделю все тумбочки и матрасы вытаскивали во двор, так что в секции оставались одни голые шконки, – и торчали во дворе весь день! Хорошо, говорит, если к отбою эта «уборка» заканчивалась, а то и позже… Я не хочу под это попасть, торчать весь день во дворе в любую погоду, ходить строем в столовую, стоять на двухчасовых проверках по карточкам (у меня просто нет сил стоять), и т.д. Не хочу, не хочу, не хочу!... Но… никто не спрашивает моего желания, тут это не принято. Значит – надо воспользоваться тем единственным выходом, который еще есть, потому что потом уже может не быть и его…
Бред, пустота и бессмыслица… Вот во что превратилась моя жизнь, и, право же, не стоило жить 39 почти что лет, ходить в школу и в институт, мечтать и надеяться на что-то десятилетиями – чтобы прийти под конец к вот такому вот результату… Да, жизнь кончена, я это неоспоримо понял еще на воле, и ничего с этим теперь уже сделать нельзя. И – это понимание полностью лишает меня всяких стимулов стремиться к освобождению, строить какие-то планы на будущее, дорожить хоть сколько-то этой постылой жизнью. Ничего, бывший нарядчик, сплетший мне толстую, надежную и надежно спрятанную веревку, 21-го уходит домой, а владимирский быдляк, если нас с ним тоже оставят на какое-то время вдвоем в камере, – он спит крепко, и днем тоже любит поспать, и я, может быть, тогда, как он заснет…
13.6.13., 8-й час утра (до завтрака)
Заходил вчера неожиданно вечером, перед ужином, Бабушкин, – это было единственное событие за весь вчерашний «праздник». Сказал, что книги сюда можно передать или через передачу – с разрешения начальника, – или же: заказать, чтобы прислали сюда почтой, привезти сюда же квитанцию об оплате (правда, кому отдавать – непонятно), а я должен буду, со своей стороны, написать тут заявление, чтобы мне их выдали (т.е., как минимум, человек, их заказавший, должен будет мне срочно, электронным письмом, сообщить, какие именно книги он заказал). Черт его знает, сработает ли такая схема – и кто будет сюда ездить с квитанциями, будет ли, например, у Миши время. В остальном же – на тюрьму жалоб у меня было мало, а по поводу моего «дела» он сказал только: пусть, мол, мне пришлют твое обвинительное заключение. А ЧТО ты сделаешь, родной, когда тебе его пришлют-то?.. Ничего, – я это прекрасно знаю и так, заранее. Попытался я с ним еще решить вопрос о доверенностях Глебу и Корбу, – он записал ФИО суки Абоева, узнав, что тот отказал в разрешении на ее оформление, – посмотрим, решит ли он хоть эту проблему (не решит, конечно).
Вот, собственно, и все события за вчера. Уже четверг, постепенно приближается следующая, чудовищная неделя, полная мотаний на трясущихся мусорских машинах. Полная безнадега… За что я сижу?.. По нормальным человеческим правилам – ни за что. По русским «понятиям» - за «страшное преступление»: призывал убивать ментов, прокуроров, чекистов и пр. (ни один убит не был, к сожалению). Будь проклята эта страна со всем, что в ней есть!.. Я проклинаю ее каждый день, утром, только проснувшись, и на сон грядущий, но – она всё стоит, а я всё сижу, и никакой надежды нет, что что-то здесь изменится, как пишет мне Лена Маглеванная, – нет, и это тоже уже было, сколько было надежд тем сроком, в 2008-2009, на «медведевскую оттепель»… Десять лет, как с куста, – вот и всё, что меня ждет, и – нищета и одиночество потом, если доживу. Вот и весь итог прожитой жизни, – да еще то, что защищать сейчас уже никто не хочет. Будь всё проклято… Зачем я вообще родился?.. Будь всё проклято на веки вечные!.. Прошла жизнь…
14.6.13., 8-й час утра (до завтрака)
Только что, в шесть утра, в новостях «Русского радио» передали: бывший мэр Махачкалы, посаженный недавно в «Лефортово»за якобы организацию убийства какого-то следователя; инвалид-колясочник, о котором как раз недавно был материал в «The New Times» - к нему туда ходила Светова от ОНК и написала потом, – так вот, он еще накануне вечером вскрыл себе вены и доставлен в 20-ю больницу (ну да, куда же еще!..). Живой, видимо. Порезал себе правое предплечье, левое запястье и еще что-то, не помню.
Что ж – вот мне и еще один пример. Надо, надо решаться, зажился я что-то в этой тюрьме. Он абсолютно правильно сделал – чем в его возрасте и состоянии сидеть много лет в лагере, совершенно независимо от того, делал он то, в чем его обвиняют, или нет, – лучше не сидеть… Лучше просто не даться им, уйти, оторваться от преследования… Я-то чего жду, никак не могу понять? Приговора? Типа, посмотреть, сколько все-таки дадут? Десять лет, не сомневайся! Или я жду, когда 21 июня освободится бывший нарядчик – и мы останемся с владимирским быдляком вдвоем, а он спит гораздо крепче? Но неизвестно, сколько это «вдвоем» продлится, – м.б., один день? К тому же – надо, надо и обломать, и отчасти даже наказать (насколько это будет ощущаться как наказание, как горе) Маню, которая пишет, что ждет меня – но ждет она хреново, унизительно, уравняв меня с этим Новожиловым и не желая отступать от своего…
Новости отвратительные, и настроение тоже. Вчера пришли в обед письма – электронное от этой новоявленной Карины, а от Майсуряна – бумажное, №17. Он разъяснил мне наконец-то эту загадку с непубликацией до сих пор моих текстов про новый 1941-й и про революционное либертарианство. Оказывается, это мать, старая сука, просто нагло обманула меня тогда, на свиданке 13-го мая, сказав, что, мол, он – Майсурян – заходил, но не взял эти тексты – мол, опасно, Абоев был, мол, в ярости от публикации предыдущего , и т.п. Ах, старая, тупая, трусливая тварь!.. Оказывается, я не зря сперва инстинктивно не поверил ей: она ему заранее сказала, что, мол, если я буду чем-то недоволен, то она съедет на него – соврет мне, что, мол, это он испугался и не взял, а на самом деле – панически боится она, тварь, старая дура, вот и не отдала ему мои тексты, которые уже полтора месяца назад могли бы быть набиты, повешены и разосланы – а они валяются где-то у нее до сих пор… Тварь, хорошо, что тебя здесь не было, – убил бы, палкой своей забил бы тебя насмерть, если б попалась мне под горячую руку, когда я прочел майсуряновское письмо!.. На ближайшей свиданке, конечно, выскажу всё, но, увы – через стекло там не достать, а то забил бы прямо на месте палкой, ей-богу!.. Старая, тупая, ничтожная, трусливая мразь, выжившая из ума падаль, что ж ты творишь!.. Убил бы… Спасать от опасности она меня вздумала, видишь ли, ложь во спасение мне тут толкать, пользуясь тем, что я сижу в полной изоляции и не могу ничего узнать и проверить… Тварь!!. Майсурян, конечно, страшно обиделся, что я поверил такому глупому поклепу на него – что он мог вот так вдруг изменить своим принципам, о которых неоднократно мне говорил, из-за которых ругался в тот раз с Санниковой и т.п. Эта старая мразь со своими паническими страхами выходит, просто-напросто оклеветала его передо мной, оболгала, а я, идиот, поверил… Никому нельзя доверять, даже родной матери, – да стоит ли и вправду такая жизнь того, чтобы за нее цепляться? Зачем?.. Хотя, конечно, и вина Майсуряна во всем этом тоже есть: он же согласился с такой ситуацией; зная, что я прислал ему две статьи с просьбой набить и отправить Мане – не взял их, не набил, не отправил, а оставил у матери. То бишь, и вправду нарушил-таки де-факто свое слово, решил в поддавки сыграть… Тоже идиот и скотина. Без этих слов, но о его тоже имеющейся вине в случившемся я ему тут же написал. Теперь – неясно, где вообще эти тексты мои, когда он всё-таки их заберет, набьет и т.д. После получения моего письма от 14 мая, которое его так возмутило (где я его упрекал за нарушение его слова и принципов) – он, тем не менее, все равно к матери не сходил еще раз и не забрал, так всю ситуацию и оставил, как была. У меня нет слов, какие твари и подлые подонки меня окружают…
Ночью не давали спать все эти мрази в соседних камерах – и по этому этажу, и выше, – долбились полночи в двери, переговаривались между собой… Оказывается. «мусора» отключают временами у них в камерах розетки – вот почему они и начинают барабанить в двери, а вовсе не потому, что кому-то якобы плохо. Последнее время я вроде бы хоть спать стал более-менее нормально, засыпать довольно быстро, как ложился, а тут – не могу заснуть, и все тут, а эти твари долбят и долбят в двери. Думал, что не засну вообще, так и пройдет ночь впустую, – но все же как-то заснул, хоть, м.б., часа 2-3 удалось поспать…
Пятница. Писем сегодня уже не будет, скорее всего. Делать абсолютно нечего, читать нечего, библиотечных книг, хотя бы самых идиотских, так и не несут с конца мая. Дальше – два выходных, тоже абсолютно пустых. Потом – начинается жуткая неделя, неделя сплошных разъездов в наручниках на трясучих машинах. Потом – видимо, еще одна такая же, а потом, уже вскоре, – «суд». Здесь, в тюрьме, эти стуки в двери, или два тупых быдлососеда в камере, – это всё ерунда, настоящая веселуха начнется в лагере, где соседей будет на два, а 150 или 200, и жизнь они будут вести исключительно ночную… Зачем мне все это? Что меня здесь держит? Ничего, кроме собственной трусости, увы. Надо, надо решаться, а то потом, на зоне, будет уже поздно… Не хочется, м..б. и страшно, и жалко – бросать всё нажитое, весь тот «моральный капитал», о котором я столько говорил матери еще в Буреполоме (а его, по сути, всё равно не оказалось, – всё равно все только плюются и старую цитатку из некролога Масхадову мусолят) – но надо, надо, не мучиться же десять лет из-за этих несбывшихся иллюзий…
15.6.13., утро (до завтрака)
Два события за вчерашний день. Первое – идиот-«мусор», на проверке спросивший, кто, мол, «грузится» (едет в ШИЗО) за дыру в потолке, которую он только что заметил – и решил, что накануне ее не было, тогда как она была еще в марте, когда мы заехали в эту камеру. Второе – приход Каретниковой после обеда.
Не могу себе простить, что, когда она спросила: тут будем разговаривать, или выйдем? – я подумал, что тогда придется стоять в коридоре, как 13-го марта, – и не вышел. В результате, под конец разговора уже, она таки спросила про телевизор. Ей сказали, что сломался, обещали дать новый, когда? – в понедельник, сказал нарядчик, и, кажется, она поняла его юмор. Все ответы, по обыкновению, записывала. Сказала, что от нас пойдет смотреть карцера, – я очень надеюсь, что в результате этого разговора не припрут действительно в понедельник новый телевизор, это стало бы для меня окончательной катастрофой, и так ночью сон что-то становится всё короче и короче…
А так, – на мои слова, что, мол, если всё вот так, и защищать никто не хочет, и десять лет грозит, – так не последовать ли мне за этим вот самым Саидом Амировым (она не знала, кт это такой и о чем речь, но зато сразу отозвалась сопровождающая Каретникову бабулька, – видимо, Светову в «Лефортово» на днях тоже сопровождала она. Впрочем, про вскрытие вен и попадание в больницу она еще тоже не знала.) - эта тварь заявила мне, что, мол, не надо было писать человеконенавистнические статьи. Мразь, – ну что тут еще сказать? За статьи они готовы принести человека в жертву, – и чем они тогда отличаются от мрази Абоева и его начальства? И потом, по ходу разговора, она пыталась на память, в перевранном виде, привести мне ту знаменитую уже цитату из некролога Масхадову, которую они все мусолят вот уже девятый год. И была сильно, видимо, удивлена, когда я сказал ей, что писал я все правильно и жизнь подтвердила все мои выводы. Упомянул я пост знаменитой теперь нацистской «правозащитницы» Холмогоровой в ее ЖЖ обо мне в конце мая (распечатку накануне как раз прислал Майсурян) – Каретникова не читала, но, думаю, была бы полностью согласна, если бы прочла, это как раз их общий уровень…
В общем, итог беседы – ноль, ничего от нее не прибавилось и не изменилось (кроме разве что чуть-чуть сброшенного мной на тот момент психологического напряжения); а зато нарядчик, присутствовавший при беседе, м.б., не столько слушавший, сколько смотревший, – потом сказал мне, что, по его наблюдениям, «она (Каретникова) не очень-то тебя поддерживает». В самую точку, как говорится!.. Как была ничтожной, ограниченной мразью с куриными мозгами, так и осталась, хотя сейчас по своей должности в ОНК хоть что-то делает, хоть приходит… Представляю, ЧТО она напишет на этот раз об этом вчерашнем разговоре в своем ЖЖ! – хотя пусть ее… Пусть пишет, что хочет, – всё равно это лучше, чем полное молчание. Рассказал я ей по ходу разговора и о том, что сейчас у меня «знакомство с делом» и что адвоката нормального так и нет, Трепашкин не появляется, хотя обещал, и т.д. Хотя (уже не для нее, для себя) мне, в общем-то, уже все равно. Результат известен заранее, и вопрос стоит не о «суде», а о том, как остаться одному в этой камере хотя бы на полчаса, на 20 минут – и как заставить себя все же, преодолев страх, воспользоваться этой возможностью, если она вдруг представится. Потому что, как ни крути, выезд (да еще которого, скорее всего, все равно не будет) – это слишком слабенький стимул, чтобы ради него терпеть все унижения и мытарства лагерной «жизни» среди уголовников, будь то десять лет или хотя бы семь…
Замучают, замучают они меня, как кто-то правильно написал в интернете. Надо уходить…
Пол-июня уже прошло. Еще две недели – и полгода… Через пять дней – семь месяцев от срока уже будет отсижено.
16.6.13., утро (до завтрака)
Воскресенье. Нет опять ничего… Ничего не получается… Я всё смотрю на них, спящих, отвернувшихся к стенке – и жду, что вот один из них сейчас точно повернется, шевельнется, подскочит… Глупая, гнилая отмазка… Хотел бы я посмотреть на себя в карцере, где – целая ночь в твоем распоряжении, и вокруг – никого… Страх, страх проклятый, это он не дает. С утра, только проснувшись, я отчетливо понимаю, что нельзя, НЕЛЬЗЯ снова туда попасть, нельзя дать покорно себя загнать туда, в лагерь, и там много лет каждое утро вот так же просыпаться – и про себя, молча, выть от отчаяния и тоски, как было в тот раз, от безысходности, пока – вот сейчас – выход еще есть… Нельзя покорно пойти туда, где вся жизнь, каждый ее миг, – сплошные унижения и насилия, нельзя дать себя топтать там ногами, – и это ясное понимание перевешивает все остальные – все соблазны еще, м.б. (а вдруг!..), какого-то будущего, все мысли о матери, о Мане, о собственной биографии, о продолжении того, чему отдана жизнь, чтобы не зря все-таки… Перевешивает одно, простое: нельзя дать окончательно загнать себя в этот капкан, где не будет уже вообще никакого спасения!.. Но – время уходит, я смотрю на них, они вертятся то и дело, и тут же засыпают вновь (но ведь могут увидеть!..), а время уходит, вот уже сейчас придут зажигать свет, потом – звать на прогулку, потом – завтрак, и если кто-то в «глазок» увидит меня в веревкой, а я не успею, – эта попытка станет последней надолго, если не до самого этапа… Не умея, не имея практики, только одну теорию – трудно так, чтобы сразу наверняка. Вот если бы яду, или хотя бы таблеток горсть… Отмазки, отмазки… Я просто боюсь – и не знаю, как с этим жить дальше, и зачем, и куда мне деваться… :(((( Выхода нет… Жизни нет, и смерть не берет… Тупик…
Завтра начнется жуткая неделя разъездов, тряски, качки, сидения в боксиках и на сборке. Меня ждет кошмар… А вчера вечером – какую дикую ярость вызвало опять воспоминание об этом паскудстве матери, о ее подлом обмане со ссылкой на Майсуряна… Ей-богу, мог бы только дотянуться – убил бы, такая ярость в душе, такое отчаяние, что даже на самых близких нельзя положиться… Впрочем, где она, эта близость? Ее нет уже с начала 90-х годов, как я писал не столь давно Мише, если не с конца 80-х…
Будь оно всё проклято, вся эта моя идиотская, никчемная жизнь!..
18.6.13., 8-й час вечера (после ужина)
Возили-таки вчера (понедельник) к мрази Абоеву, читать второй том «дела». Что там было интересного? Ну разве что – протоколы опроса соседей. Смешно звучало уже само поручение бибиревским ментам: определить круг посетителей сайта «Сопротивление», дабы допросить их, и мое окружение (соседей) в доме, дабы выяснить, не собирался ли у меня народ, не ходили ли ко мне какие-либо люди, и т.д.
Из 188-й и 192-й квартиры какие-то мужики, по фамилиям их не знаю, сказали, что видели меня на улице очень редко и всегда одного, а о моем образе жизни и взглядах ничего сказать не могут. А зато откликнулись соседи снизу, семейство мразей, с которыми, сколько я себя помню, у нас всегда были плохие отношения, – а живут они там, как и мы, с самого начала, как построен дом. Старый хрыч – глава семьи – 1945 года, его жена – 1953-го, кажись, и дочка 1977-го. И вот они все трое одними и теми же словами, в один голос утверждали: они знают, что я еще в 90-х гг. участвую в политической тусовке – и они меня очень часто (!) видели по ТВ среди митингующих, с плакатами в руках!.. :))) Сам себя я почему-то больше, чем 1-2 раза за всю жизнь, по ТВ не видел; но это еще не всё. Оказывается, они все читали мои статьи в интернете (!!) – и обнаружили в них и угрозу свержения власти, и призывы, и разжигание, и ненависть к русскому народу и т.д. и т.п. (не дословно, увы, дословно весь этот бред я не запомнил). И – более того – прочитав всё это, они почувствовали угрозу лично себе, не говоря уж об обиде за русский народ. :))) В общем-то непонятно, зачем ИМ понадобилось фабриковать еще и эту пачкотню, ведь фактов, имеющих отношение к нынешнему «делу», соседи эти никаких не сообщили. Разве что так, для пропагандистской поддержки своих действий со стороны, типа, «простых людей», что ли, для чего еще? Бред, короче.
Второй пассажир мусорской машины, татарин 30-ти лет из Мордовии, «дёргавший» у старух на нашей улице сумки и везомый после меня в ОВД «Бибирево», сидел, пристегнутый к мусорше в черной форме, на диване в кабинете суки Абоева, т.к. мусорская машина уехала на какой-то ремонт. Мы потом еще подождали ее во дворе, оба пристегнутые к «мусорам», – стоять, пока они трепались с конвоем в другой машине, мне было довольно трудно, так что под конец все четверо мы отошли в сторону и меня усадили на трубу-ограждение газона у соседнего дома. Приехали в Бибирево – и эта же мусорша, постоянно с нами ездящая довольно грубая баба лет сорока, вдруг стала и меня, вслед за этим татарином, сняв наручник, выводить из машины. «А меня куда?» - удивился я. – «Будете сидеть со мной в комнате, а не в этой духоте в машине», – ответила она. Ну что ж, неплохо. Хотя я ни минуты не сомневаюсь, что пожалела она не меня, а себя: ей-то тоже надо было бы со мной там сидеть, одного задержанного в машине оставлять «не положено»….
Привела меня в свой мусориат, пристегнула наручниками за левую руку к столу в комнате, где стояли шкафы с формой и гражданской одеждой мусоров, – типа раздевалки. Я сидел, смотрел в большое окно на родную улицу, как едут по ней машины, как входят и выходят из мусориата люди… Вот оно, прошлое, которое уже никогда не станет будущим. Я теперь ненавижу этот район, – как, впрочем, и весь этот город, чистенько вылизанный, прибранный, выложенный плиткой или хорошим асфальтом, зеленый, подкрашенный, с аккуратными бордюрами тротуаров и оградами газонов; как и всю эту страну. Я отчетливо помню, что лет 20 назад , когда заборчиков на газонах не было – их все разломали – и был плохой, битый асфальт, и заросшие бурьяном пустыри, и никакого благоустройства, почти разруха на улицах, – так вот, в то время свободы в этой стране было гораздо больше!.. Была свобода, – пусть неполная, куцая, урезанная с самого начала, но была! А сейчас – только позолоченные ошейник и цепь, – не золотая, стальная, не сорвешься, и очень-очень короткая, но зато – красивая с виду…
Я сидел, смотрел в окно, а мусорша эта на айпаде играла в какую-то игру, временами выходя на чей-то зов. К ней заходили еще мусора, смотрели, сгрудившись, как она играет, вместе пытались разгадать какой-то пароль в игре… Я смотрел на них, не обращающих на меня никакого внимания, – и со спокойной, несокрушимой уверенностью, выстраданной, железобетонной – думал: нет, убивать их, только убивать! Плевать, что лично мне, кроме этой тетки, надевавшей наручники, ни один из них ничего плохого не сделал; плевать, что они ведь действительно ловят и возят настоящих преступников, грабителей, бандитов, которые иначе вообще бы проходу не давали никому на улицах. Плевать на всё это!.. Мой случай – только один пример, хотя очень показательный и лучше других мне известный. Это государство, растоптавшее все мои (наши) права, сажающее за слова, убивающее диссидентов и президентов по всему миру, от Троцкого до Березовского, от Дудаева до Качиньского, – оно не имеет никакого права на существование, и единственный способ его расшатать и повалить – убивать без всякой жалости тех, кто ему служит, кто носит форму, кто составляет так называемые «правоохранительные органы», «силовые ведомства», и даже вот этих простых бибиревских ментов и конвойных в том числе. Мочить, без всякой пощады, вместе с семьями, с малыми детьми, живыми пихать в печи крематориев, давить машинами, взрывать и поджигать их мусориаты, и т.д. и т.п., при малейшей возможности!.. (Не зря, кстати, даже в этой их раздевалке, помимо внешней решетки, окно еще изнутри, оказалось, закрывается этакой толстой железной шторкой, складывающейся при открывании по вертикали, – сквозь такую уже бутылку с «коктейлем Молотова» не закинешь…) И не зря, конечно, при въезде на территорию мусориата лежат два здоровенных бетонных блока, исключающие прямой таран ворот автомобилем. Короче – убивать, убивать, убивать! Их кровь и кровь их детей – за наше бесправие, за это вечное тюремное «не положено!», за мои ежеутренние мечты о суициде…
Подняли в камеру вчера достаточно рано, в самом начале 11-го. Бородин еще там, у мрази Абоева, позвонил матери и узнал, что на свиданку она записалась на сегодня, на 18-е, а ездила записываться только вчера, – я-то думал, что еще в пятницу. И вот сегодня с утра, в девять, была наконец свиданка. Высказал я ей всё, что хотел, в связи с этим ее гнусным обманом насчет Майсуряна и моих текстов. Впрочем, большого скандала не получилось, как я опасался, – всё обошлось. Мать клялась и божилась, что эти мои тексты действительно отдала Мише Агафонову, – что ж, стала звонить ему, а он не берет трубку. Когда он теперь набьет, и набьет ли вообще – неизвестно.
Пришло сегодня от него и письмо электронное – вместе с письмами от Мани и Ольги Исаевой (Грузия). Пишет он, кроме прочего, что Горбаневская полностью поддержала мою позицию по поводу самозванцев из «The New Times», использующих бренд «ХТС», что отозвался наконец Айвар Гарда из НФЛ – написал Корбу; не зря, значит, я писал ту заметку с прямым обращением к нему и НФЛ; но – пишет, что как помочь мне, он не знает; ну что ж, набросал я в ответ для него Мише, который вроде уже с ним переписывается, несколько нехитрых рецептов. Ну и – что Антоша отдал «какие-то материалы» МФФ и – особенно просил это подчеркнуть – Олегу Леусенко, редактору какого-то украинского сайта, известному блогеру, и скоро, надеется, там должны «что-то» опубликовать. Если я правильно понял эти намеки (в тотальном непонимании намеков меня как раз упрекал в последнем письме Майсурян), то речь идет о моем открытом письме Тягнибоку и др., т.к., не обнаружив его в распечатках со своего «тифаретника», я, естественно, в состоянии полного возмущения задал Мише в письме через Бородина , когда тот последний раз приходил, 11-го, вопрос про это письмо. Надеюсь, ответ я понял правильно – и состоит он, между прочим, в том, что письмо это, отданное Мише через Санникову еще 14-го мая, 14-го июня, когда Миша писал мне свое письмо, не было еще нигде опубликовано…
И вот – недавно, вскоре после ужина, меня «заказали» на завтра на «видео», на 8 часов утра. Ур-р-ра, хоть не ехать в этот проклятый Мосгор«суд», всё-таки легче! Но – «суд» завтра назначен у меня на 13 часов; то бишь – минимум пять часов придется сидеть на сборке, а т.к. точно эти «суды» никогда не начинаются – то еще дольше…
Дурацкий эпизод произошел и сразу после ужина. Бывший нарядчик, всегда неукоснительно отдававший «мусорам» мои письма из ящичка, на сей раз почему-то забыл это сделать. Но – быстро спохватился: «мусор» с баландером еще не могли уйти с «продола». Нарядчик, владимирский быдляк, а потом, когда они отошли, то и я стали нажимать кнопку от сигнальной лампочки в коридоре, специально поставленной над дверью каждой камеры , чтобы ею привлекать внимание «мусоров». Но – толку никакого. И вдруг слышу – хлопают «кормушки» совсем близко от нас. Для привлечения внимания я решил постучать рукой в дверь, стукнул один-два раза в «кормушку» - и вдруг она вылетела, открылась!..
А «мусор», дежурящий сегодня и стоявший там с баландером - известный уже здесь феерический идиот, отметившийся, в частности, тем, что на днях, утром, в шесть утра, в подъем, отпер нашу дверь и сказал: давайте сюда раскладушку! В камере четыре места, одно свободное, нас трое. Посмотрел в камеру, потом в какую-то бумажку (список раскладушечных камер?), что держал в руке, – и молча удалился. А утром сегодня, когда я уже пришел со свиданки, он вдруг отпер камеру, посмотрел на нас, пробормотал что-то типа: а это же не вас!.. – и закрыл.
Зато уж, увидев выбитую мной «кормушку», он разошелся вовсю в своем начальственном раже и «административном восторге» по Достоевскому: строго выговорил мне, почти накричал, ; заявил, что, мол, это ваша проблема, что вы забыли отдать письма (как будто я утверждал, что проблема его); и под конец – пообещал написать на меня за эту «кормушку» рапорт. Да пиши ты, мразь, собака мусорская, нечисть, одного лишь тебе желаю – сдохнуть поскорее!.. Надеюсь, за эту мелочь они меня тут в карцер еще не закатают. Хотя… если закатают, это может помочь разом решить все мои проблемы с предстоящим сроком...
20.6.13., утро (до завтрака)
Водили вчера на проклятый «телевизор», в еще более проклятый Мосгор«суд» все-таки не повезли, слава богу. И то – просидел на сборке почти весь день, – назначено заседание было в час дня, а повели туда только где-то в четыре часа дня. Да еще некоторое время продержали и после.
Возвращаюсь в камеру – а тут события. Сбылись мечты идиотов: поменяли наконец книги (принесли такое же дерьмо, как и было), а главное – таки сняли часть окна! После того, как бывшему нарядчику сперва говорили, что снимут полностью (вся информация от него), как на старом корпусе; потом – что не будут снимать вообще, т.к. на этом корпусе евростандарт и, типа, особой духоты быть не должно, – теперь сняли только две маленькие форточки слева, как раз над моей шконкой, да большую (огромную) створку, вроде бы забитую гвоздями, как-то открыли. Вот уж поистине – тезис, антитезис, синтез!.. Но – пока 30-градусной жары на улице нет, из снятого окна откровенно дует. Стало не то что не душно, – стало холодно! Хуже, чем зимой, когда просто дуло из щелей этого закрытого окна. Уже вчера вечером я замерз, одеяло пришлось сразу же натягивать до головы, тогда как до этого некоторые ночи я спал, вообще не накрываясь. А вот сейчас, утром, оттуда дует настолько, что мне приходится одевать теплую кофту, которую я носил зимой, чтобы просто лечь под этим окном на шконку. Вот что устроили, сволочи!..
Завтра или послезавтра, в субботу (точно не понятно до сих пор) уходит наконец домой бывший нарядчик. Я уже не могу дождаться этого момента, так он задолбал. Даже и без телевизора (который на днях опер им опять твердо обещал – и я не знаю, что делать, как это предотвратить) они колобродят полночи, не давая мне спать. Когда третьим здесь был наркоман – такого не было, уж легли спать – так легли, всё, до утра. Но последнее время нарядчика одолела бессонница, засыпает он только к утру. То бишь – вроде вот, легли, наконец, спать, владимирский быдляк даже захрапел уже. Но – через полчаса, ну от силы час – сперва один, потом второй, или же оба сразу – вдруг вскочили, сели за стол закручивать из газеты цигарку и курить ее. Покурили – легли, еще через полчаса – опять встали, сели пить чай, потом опять курить. Опять легли. И так – полночи, да еще с дурацкими шуточками, типа: вставай, сколько можно спать, уже утро; а я последнюю неделю не спал; не притворяйся (спящим), и т.д. Когда тут был наркоман, мне еще удавалось, как правило, поесть и лечь последним, когда они уже спали. Теперь они прыгают полночи, причем «вставай, хватит спать» обычно говорит нарядчик быдляку. Так что – его ухода я жду с нетерпением, хотя – кого сюда кинут вместо него, конечно, неизвестно, – м.б., будет еще хуже…
Главный вопрос – повезут ли сегодня к мрази Абоеву опять знакомиться с делом. Если да, то Бородин, как он сказал, может подъехать только к 16-30, не раньше. То бишь, повезут только после обеда, видимо. А том этот обещает быть самым интересным: мразь Абоев сказал, что в нем – мои письма из вскрытого этими ублюдками тогда, в ночь после ареста, моего почтового ящика на gmail.com…
22.6.13., 7-04
Праздничек сегодня… :) Праздничек того, как 72 года назад советская власть драпала в панике на Восток, теряя по дороге бумаги из своих архивов…
Вот и остались мы с быдляком вдвоем. Бывший нарядчик освободился вчера утром. Обещал написать мне сюда письмо, чуть не клялся, – аж зайти и бросить в ящик в тюремном ларьке, чтоб быстрее; но, скорее всего, уже нажрался в первый же день, как все они (русские, да тем паче еще и уголовники), так что не письмо, а он сам, скорее всего, вскоре опять окажется здесь… [Примечание 2020 г.: Угадал! Через четыре примерно месяца, еще до конца 2013 года, этот тип опять оказался в этой же тюрьме, что стало известно от опера этого этажа, т.к. посадили его опять на этот же этаж.]
А быдляк, оказывается, еще до освобождения нарядчика, на днях, будучи вызван опером, просил у него, чтобы к нам двоим, когда третий освободится, подольше никого не подселяли, – очень разумная просьба, полностью поддерживаю. :) А опер, оказывается – вчера только он рассказал наконец – спрашивал его обо мне: очень, как выяснилось, их напугала моя последняя беседа с Каретниковой, когда при «мусорах» (хоть и понимая в душе, что при них не стоит, – но наедине нам говорить они все равно бы не дали) говорил ей, что, м.б., последовать мне свежему (на тот день) примеру Амирова, вскрывшего себе вены, раз я никому не нужен, и защищать никто не хочет, и вообще смысла я не вижу барахтаться, попав в этот капкан, из которого все равно уже не выбраться…
Оперу тут же донесли, хотя сам он при разговоре не присутствовал. А я – что ж, я действительно не вижу смысла. Условия сейчас совершенно идеальные, – до самого конца срока не будет больше таких, я чувствую это. Быдляк дрыхнет всю ночь, улегшись еще до моего ужина, еще 11-ти часов не было, – и вот до сих пор, не как все последние ночи они каждые полчаса вскакивали то курить, то чаевничать. Никто его не будит – вот он и дрыхнет. Заложить бумажкой «глазок» в двери и залезть с веревкой на окно, привязать ее к решетке – дело двух минут от силы; это можно было сделать и вчера вечером, когда он заснул, и среди ночи, когда я просыпался, и вот сейчас…
Можно, но я всё не могу решиться. :((( Боюсь, если называть вещи своими именами. Умом я прекрасно понимаю, что это ЕДИНСТВЕННЫЙ выход, что иначе никак не сорваться, не соскочить, что нельзя, ни за что нельзя позволить опять загнать себя туда, в лагерный ад, в зарядки, проверки, уборки, столовки, в БУРы и ШИЗО, очень возможные в этот раз, под полную власть насекомых-уголовников, как было и в тот раз… Нельзя, нельзя туда опять попасть, ни за что!.. Это будет конец всему, деградация и духовная гибель при сохранении мучительного и бессмысленного физического существования, – и всё же я, даже прекрасно понимая всё это рассудком, никак не могу решиться… :((( Сидят в голове все эти глупые доводы, все попытки отговорить, что предпринимали в письмах за этот срок Антоша (что все мои идеи и размышления будут скомпрометированы), Лена Маглеванная, Миша Агафонов, Майсурян (цитаты из всякой виртуальной мрази о том, как она будет с шампанским праздновать известие о моей смерти), Маня, Ольга Исаева (Орлеана Орлица), которая сказала лучше всех, пожалуй, сдержанно, с уважением ко мне, и ее слова запечатлелись в моей памяти сильнее всего, – я ее знаю очень мало, она говорит как бы со стороны, не как самые близкие мне люди, отстраненно и от этого, думаю, более объективно. И Карина эта, недавно появившаяся, тоже отговаривала, – кстати, гораздо более эмоционально, хотя еще меньше меня знает…
Не могу, короче, никак не могу решиться, хотя уже есть все условия, и нет отмазок в виде бессонных соседей, и умом я прекрасно понимаю, какой ужас меня ждет, и какая пустота – за ним… Веревка лежит, ждет своего часа, – толстая, надежная, должна меня выдержать, я думаю. Ждет ужас… Я ничего так не хочу, как – закончить свое бренное существование, сорваться, вырваться из этого страшного капкана, раз уж по-другому нельзя… Хочу, но боюсь – и буду однозначно, на 100%, виноват сам во всех грядущих ужасах, когда уже не будет ни веревки, ни места, куда ее привязать, ни нужного одиночества, а только орды подонков вокруг 24 часа в сутки… Я очень хочу – разумом хочу – умереть, ни никак не могу решиться, в основном из-за глупых надежд и утешений, вбитых мне в голову друзьями (кто просил их вообще говорить?..), да еще из-за банального, животного, инстинктивного собственного страха… :(((
А с быдляком, как ушел нарядчик, вчера почти весь день протрепались – в основном об его лагерных воспоминаниях, от коллективной их голодовки в декабре 1991 до жившего у него последним сроком кота Тихона, – так что день прошел быстро и незаметно. До 10-го июля, ему уже пообещал следователь, его осудят, но он хочет написать апелляцию, так что будет здесь сидеть еще и в августе, а возможно, и в сентябре. Сам он, как рассказал он как-то мимоходом, тоже хотел когда-то, каким-то из своих сроков, повеситься, – но не сделал этого, понадеявшись на возможные перемены к лучшему, и теперь считает, как и большинство, суицид проявлением слабости…
23.6.13., ночь (после 23-00)
Да, такого случая у меня потом не будет уже никогда, за весь срок… Сосед спит и днем, и ночью, за веревкой лезть совсем не далеко… Я отчетливо понимаю, что нельзя, ни в коем случае нельзя дать опять загнать себя туда – в лагерь, в этот ужас, в эту бессмысленную загробную жизнь. Но – вместо того, чтобы тихо залезть на батарею, привязать свободный конец веревки к решетке, а затем просто разжать левую руку, всего лишь!.. – я перечитываю письма друзей (не бросят ли они меня потом?), их советы мне держаться, бороться, их слова, что я сильнее противоположной стороны, что тем подонкам сложно испоганить мою душу, что тогда им не понадобится ни ледоруб, ни полоний… Я еще горько и не раз пожалею там о своей слабости и трусости. Я категорически презираю себя за трусость. Как мне жить с этим чувством дальше?..
26.6.13., день (1-й час дня, до обеда)
Свет в камере не включили с утра, а на проверке «мусор» - неслыханная любезность! – проверив, работает ли, вдруг предложил: не хотим ли мы, мол, посидеть без света? (Благо, из окна света более чем достаточно.) И вот – уже день, но электрический свет в камере не горит; без него отдыхают глаза – и какое-то совсем другое ощущение, какая-то вот эта дурацкая… романтика, что ли, – не знаю, короче, как назвать. Все время такое ощущение, что это всё не здесь и сейчас происходит, а – то ли воспоминание о давно прошедшем, то ли предчувствие будущего, представление, как когда-нибудь, много лет спустя, я буду всё это вспоминать – эту камеру, это лето, яркое солнце, громадный тополь за окном в середине тюремного двора… Не могу, короче, найти слова, чтобы адекватно это чувство выразить.
Да, лето 2013-го… Еще одна веха в жизни, которая запомнится, м.б., навсегда. Хотя – сколько будет этого «всегда», сколько я еще проживу? М.б., всё же решусь? – и тогда прощай все воспоминания… Разве что дневник этот сохранится…+
Лето, жара и поездки… Всю неделю – за 30 градусов жары. С окна ночью уже практически не дует, хотя оно и снято наполовину. В понедельник, позавчера, возили опять к мрази Абоеву, читать дело, а до этого – сперва в Бутырский «суд», стояли там, ждали, но продление не состоялось – его следак что-то неверно оформил в бумагах; потом – в бибиревский мусориат, на нашу (бывшую теперь уже) Мурановскую, – этого, которому не продлили арест, водили туда закрывать дело, а еще двоих – привезли туда же, но оказалось, что уже не нужно, там всё решили (закрыли дело?) и без них. Т.е. – они проездили по этой дикой жаре вообще зря. Я прибыл к мрази Абоеву уже под самый конец поездки, быстро пролистал еще один том, где были уже виденные мной «экспертизы», и уехал. На этот раз зато повезло – на сборке не сидели и десяти минут, наверное, сразу подняли наверх, в камеру.
Еще одним событием этой поездки было следующее: стою в шмоналке, уже раздеваюсь на шмон после поездки – и вдруг туда входят двое, из которых один с очень знакомой мордой, радостно узнаёт меня и начинает спрашивать, как, мол, дела, да в какой я сейчас камере, да как «суд» и т.д. Все они со своими бритыми башками похожи, и я сперва подумал, что это один из тех, с кем я сидел в Буреполоме. Но вдруг вспомнил: да это же та мразь, отрадненский наркоша, который зимой, в январе-феврале, в 408-й камере, хотел загнать меня под шконку, не пускал за стол, заставлял мыть дальняк, и т.д., а потом его опять перевели в 406-ю.
Эта мразь, как я понял, приехала с «суда» вместе со вторым, незнакомым. Я, не испытывая ни малейшего удовольствия от общения с этим подонком, хотел побыстрее одеться и выйти. И вдруг смотрю – этих двоих, ушедших в коридор раньше меня, тоже сажают на ту же сборку, куда теперь постоянно сажают и меня, – это «красная» сборка, и на нее же сажают таких, как я - не «красных», но у кого в карточке прописана изоляция от остальных зэков. Мне-то ее прописали после перевода на новый корпус, когда я сказал, что не хотел бы встретиться где-то на сборке при поездках с избившим меня в 408-й волгоградским ублюдком-засранцем. Но наркоша-то был зимой блатным из блатных, и после его перевода в 406-ю засранец даже говорил, что он там наверняка будет претендовать на должность «смотрящего». И вот – его теперь тоже сажают на «красную» сборку!.. Что же должно было с ним для этого случиться, интересно?!. Так или иначе, но подонок, видимо, получил своё, хотя, м.б., еще не полностью. Редкий случай – «мусор», который нас в тот вечер шмонал, куда-то торопился настолько, что даже не дал мне одеться после шмона – я надел только брюки и ботинки, а майку и джинсовую куртку он приказал взять в охапку и в таком виде идти на сборку. Так что кончал одеваться я уже там, и эта мразь тем временем продолжала попытки выяснить у меня, в какой я сейчас «хате». Из осторожности я не стал этого говорить – просто ответил, что, мол, какая разница, в какой «хате» - и, честно говоря, не ожидал, что это чмо после такого ответа отвяжется от меня. Однако оно отвязалось, и почти сразу же всех нас вывели со всех сборок и повели сразу на оба корпуса (!).
Вчера, уже после обеда и бани, приходил адвокат. Еще накануне, в коридоре у мрази Абоева, в уголке, когда уже оба мы собирались уходить, я тихонько спросил у него опять насчет телефона, не может ли он мне его принести. Он на этот раз отказался наотрез, категорически; а вчера, уже здесь, в тюрьме, так же решительно отказался хотя бы послать скан моего бумажного письма по электронной почте, хотя раньше он же сам и придумал этот вариант со сканером. Теперь это чмо действует по старинке: встретиться в метро и отдать все мои письма Мише Агафонову, а уж тот пусть сканирует и рассылает. «Я не хочу, чтобы ко мне пришел следователь», – яснее ясного обосновал он свой отказ. Трусливое ничтожество…
А мразь Абоев сообщил в понедельник следующее: в пятницу, 28-го, или, м.б., 27-го, утром, но это маловероятно (раньше обеда коновою меня из тюрьмы не получить), будет очередной «суд» по продлению моего ареста, и 28-го же мразь Абоев работает последний день – и уходит в отпуск! Я чрезвычайно обрадовался последней новости – но так и не понял: передаст ли он ознакомление с остальными томами «дела» кому-то другому, или же придется ждать его возвращения из отпуска. Последнее маловероятно, конечно, хотя я бы ничуть не возражал: спешить мне некуда, в дальний лагерь я ехать не хочу, а тут, в Москве, я хотя бы дома; тут есть неплохой ларек, электронные письма от ребят, регулярные визиты адвоката, приносящего свежие журналы, и регулярные же свиданки с матерью…
То бишь, завтра ждать до обеда – и если никуда не «закажут» и не повезут, то, значит, в пятницу. Будет страшно жалко и обидно, если на этот «суд» опять никто из ребят не придет. Вчера написал ответ Карине, сообщил число и телефон адвоката, – вроде бы она обещала быть…
27.6.13., день (после обеда)
Всё нелепо, бессмысленно, омерзительно. Давно надо было удавиться, но я, идиот, всё никак не решаюсь. А сидим по-прежнему вдвоем, и соседушка-быдляк имеет привычку спать и днем, – вот сейчас дрыхнет. Потом не будет такой возможности…
С утра, на проверке, поцапался опять с местным опером – из-за того, что я не расписываюсь за дежурство, как обычно. Он опять велел написать на меня «рапорт», опять стал пугать сперва карцером, потом – что я поеду на самый дальний этап (как будто это от него зависит!..). Плевать я хотел на тебя, ублюдок! Он, разумеется, под конец помянул и ОНК, – его прямо гложет, что они заходят ко мне, и ясно, что он из-за этого побаивается меня трогать; ну, а я не забыл помянуть про сухую голодовку с первой же ми нуты, как я окажусь в карцере…
Бессмысленное, ненужное это существование… События дня: неожиданно открывается дверь и какой-то «мусор» - тот же, что и в тот раз – зовет меня прямо по имени: пойдем, мол, пришел раввин! Иду; но это оказывается не Гуревич, как в тот раз, а какой-то другой, молодой хасид в шляпе и с длинной рыжей бородой. И сразу, с места в карьер начинает весь этот бред; «возлагает» на меня тфилин и говорит повторять за ним слова молитв. Вот уж не думал, что буду когда-нибудь заниматься такой ерундой, тем паче в тюрьме. Да и зачем? Только ради их мифической поддержки и опеки? Даст ли она что-нибудь? Особенно в лагере, в какой-нибудь глухомани, куда они уж точно не поедут…
Потом он еще спросил вкратце, как здоровье, а на мои слова, что, мол, сейчас десять лет намотают – и всё, каюк, – посоветовал «думать хорошо», то бишь, как я не сразу понял, – надеяться на лучшее. Советчик, блин; посмотрел бы я на тебя, если бы ты сам тут сидел и «десятка» грозила бы тебе…
Вернулся, прочел данную им свежую газетку , – вскоре принесли письмо от матери. Одно! Хорошо, что после понедельника еще и в четверг несут, но плохо, что больше ни от кого нет; видимо, и в понедельник не будет, не написали мне еще… Мать, как всегда, недоумевает, что мне дало высказывание моих взглядов вслух и как можно платить за взгляды такую высокую цену (как будто цену назначал я!..), плюс – высказывает уже не первый раз бредовую идею отменить походы сюда Бородина, чтобы не платить ему!.. Тупая тварь, выжившая из ума, с нее станется ликвидировать мой единственный канал отсюда на волю ради своей экономии!..
Хочу, очень хочу, все время об этом думаю – и никак не могу решиться, всё время что-то останавливает, какие-то ложные надежды. Будь всё проклято!..
Одно только хорошо: вчера днем опер, животное, вызвал моего соседа – владимирского быдляка – и среди всех нелепых вопросов: есть ли телефон, кто осуществляет межкамерную связь, почему я не расписываюсь за дежурство – сказал, на очередной вопрос быдляка, что телевизоры, недавно закупленные, уже закончились, где-то на «шестерках», так что нам, слава богу, хотя бы круглосуточный телегалдеж пока не грозит (мне, точнее, – быдляк-то как раз о нем мечтает…).
28.6.13., 8-й час утра (до завтрака)
Мрази!.. Ненавижу!.. Проснулся с утра – в душе такая ярость, ненависть и боль, – всех этих мусоров, прокуроров, все «суды», «следственные комитеты», всю эту нечисть я бы перестрелял своими руками, уничтожил бы, сжег бы напалмом, истребил с лица земли!.. Такую ненависть вызывает в душе всё это государство, особенно когда ты в его лапах… Но увы, истребить я не могу с этого света даже себя, боюсь, никак не могу решиться, – и от этого так тошно на душе, так невыносимо, что не могу описать словами…
Дикая жара, за 30 градусов, стоит эти дни на улице (что-то еще будет в июле!..) – а меня сегодня уже точно должны везти на «продление ареста», в «суд», по этой дикой жаре. , в раскаленной, как душегубка, ментовской машине, по сути – просто железном ящике; даже таблетку от укачивания сегодня придется глотать, не запивая – бутылку с пепси-колой я ношу в кармане джинсовой куртки, но сегодня ее одевать не придется, чтобы не свариться там окончательно, в такую-то жару, а в руках – тоже не потащишь… Потом, как всегда, еще заезды в 3-5 мест, в мусориат «Бибирево», скорее всего, в ИВС, еще куда-нибудь, – и в камеру поднимут после часа-двух сидения на сборке, часов в 12 ночи, не раньше…
Ненавижу!!! Ненавижу!!!!! Мрази!.. Ублюдки!.. Ненавижу вас!.. Будь всё проклято!..
29.6.13., 8-й (?) час утра (до завтрака)
Повезли, да, но – неожиданно вернули с полдороги – с «семерок», где я стоял в коридоре, рядом с клеткой-отстойником (куда меня не сажают из-за «изоляции»). Пришел тот же «мусор», что выводил меня из камеры, и сказал: позвонили, мол, и отменили насчет тебя. Ну да, «родной» бибиревский конвой сегодня где-то дежурит, это они еще в понедельник у мрази Абоева говорили, а другой какой-то – видимо, хотел взять, да оказался перегружен, другого объяснения я не вижу.
Мало когда в этой жизни я ненавидел и презирал себя так, как вот сейчас – за прошедшую ночь. Еще целых, считай, две попытки было, точнее, могло быть этой ночью – и оба раза облом: страшно, не могу никак решиться!.. Просыпался дважды – один раз радио сказало, что сейчас два часа ночи, второй – наверное, часа четыре. Сосед-быдляк дрых и храпел, – правда, по прошествии нескольких минут каждый раз начинал шевелиться, ворочаться, но не просыпался. Казалось бы – вот он, долгожданный случай, и как раз утром прошедшего дня, перед поездкой, в очередной, 101-й, раз я принял решение, что ждать нечего, надо кончать с этой затянувшейся канителью!.. Ну так что же ты, казалось бы?!. Бери веревку – и вперед!.. Боже, какая только чушь не приходила в эти отчаянные ночные минуты мне в голову!.. Чем только я ни пытался оправдать собственную трусость, – и тем, что напишут ведь в СМИ (в каких?!. На «Гранях» да на «Эхе» – вот и всё, а кто их читает…), позор, мол; и тем, ЧТО скажут ребята, сочтут, мол, слабостью (как будто не слабость – покорно сидеть в клетке, в которую тебя заперли, и не рыпаться!..), и что будет с матерью, и что свиданка с ней ведь уже назначена – на понедельник, наверное (вчера в обед вдруг принесли курицу-гриль и две котлеты по-киевски, заказанные ею накануне, 27-го, – значит, в среду, 26-го, они виделись с Бородиным, она взяла бумажку на свиданку – и 27-го приезжала записываться. А я-то думал, что она только в понедельник, 1-го июля, поедет); и как будет Маня без меня, что она скажет, быстро ли утешится и забудет (хотя вот ее-то как раз следовало бы наказать), и что еще может со мной быть, если я останусь жить, какие еще, м.б., приятные неожиданности, типа маленькой вчерашней; и даже такая анекдотическая мысль, что оставшуюся котлету по-киевски и две слойки с вишней ведь надо съесть, жалко, если пропадут, – словом, мозг мой искал самооправдание любое, и, м.б., именно последняя мысль пригодилась ему в таком качестве больше всего, как ни смешно и ни горько.
Сказать, что я морально раздавлен, уничтожен – значит ничего не сказать. Это полный позор, смерть всяких остатков самоуважения, еще гораздо хуже, чем было в тот раз, в 2008. Будь она проклята, такая жизнь!.. Еще десять лет, или сколько там, предстоит жить, презирая и ненавидя себя… Максимум, на что меня хватило – наполовину достать веревку и просто так, не делая даже петли, приложить к горлу, чтобы почувствовать, как она будет душить, за два раза просто так, без веревки, залезть на окно. Дело, кстати, верное: очень большим напряжением обеих рук удается мне удерживаться там, на батарее; если руки отпустить, то тело немедленно повалится с батареи, спиной на пол, и если в это время веревка привязана к решетке – она меня удушит со страшной силой, всё как я и хотел. Дело верное, но проклятая трусость не дает умереть!.. Хотя нельзя, нельзя соглашаться жить в клетке, куда тебя посадили, нельзя покорно принимать навязанное! – я вчера сам же писал об этом в письме Паше Люзакову, в ответ на его, пересланное по электронной почте через Майсуряна, – а бумажного, как я вначале думал, он не посылал, видимо, как я понял.
В общем, я ничтожество и трус, я это знал и раньше, и вот – очередное подтверждение. :((( Чем еще остается утешать себя? Тем, что это не поздно сделать и потом, можно подождать «суда», посмотреть, сколько дадут… что и владимирский быдляк уедет, осудившись, где-то в сентябре, а вместо него я тут буду некоторое время жить вдвоем с кем-то другим, и можно и тогда… В общем, полное фиаско – даже умереть не могу, хотя только об этом и думаю, и мечтаю, и жизни нет… Ненавижу!!! Ненавижу весь этот мир, будь он проклят!!!!!... Будь проклята такая жизнь!.. Ситуация совершенно безвыходная. А быдляк-то спит до сих пор, не поздно еще и сейчас… :(((((
30.6.13., 7-й (?) час утра (до завтрака)
Боже, за что мне это?.. Кошмар… Хочу умереть и не могу… Сосед-быдляк дрыхнет (действительно, редкое быдло, – спорил тут вчера со мной…). А ведь согласиться жить в моем нынешнем положении – это значит не только десять лет терпеть командование, унижения и глумление от «мусоров» и всякой уголовной сволочи, но и – наблюдать, как медленно, но неотвратимо разрушается, гробится здоровье. Сейчас вот, еще ночью, часа четыре было, – вдруг опять дико заболел живот, опять стало его пучить, как было не раз тем сроком. Принял опять таблетку эспумизана, как делал уже при подобных болях не так давно, – стало полегче, но до конца не прошло, и я не знаю, что делать, – принимать еще одну? Слава богу, их есть некоторый запас, 48 штук еще, так что если не пройдет к проверке, допустим, то придется еще одну. С ужасом думаю: а что, если такие вот, или еще какие-то, проблемы с желудком начнутся у меня и завтра, когда надо будет ехать в «суд», кататься в мусорской машине с полудня – и почти до полуночи, м.б.? Что тогда? Что мне там делать с этими болями и пр.? И зачем она нужна, такая жизнь? Чтобы быть в старости духовным образцом, кумиром какой-то горсточки молодежи – такой же, каким был я сам лет в 20, в 25, – превратившись тем временем в полную развалину?..
Написал вчера еще одно совершенно дурацкое письмо Мане – а кому еще? – но отправить хочу Герасимову, чтобы он передал ей, чтобы с гарантией дошло, а заодно и опробовать этот способ, – пригодится. Вместе с письмом Люзакову через Майсуряна они лежат в ящичке у двери, – главное, не забыть сегодня в ужин их отдать. А завтра с утра уже может быть свиданка с матерью…
Будь проклята эта дурацкая, никчемная, неудавшаяся моя жизнь!..
Сегодня, кстати, праздник – день оглашения премьером Стецько Акта о восстановлении независимой Украинской державы в 1941-м году.