Во время своих посещений Бориса Стомахина (в последний раз я был у него 27 ноября этого года), у меня была возможность записать его рассказы на диктофон. Это не интервью, а вольный рассказ очевидца. Я постарался, на сколько это возможно, перевести аудиозапись в текст, с максимальной близостью к оригиналу. Вот что из этого получилось:
Политзек Борис Стомахин о жизни, о зоне, и о себе
В ИК-10 прибыл я в ночь на 22 августа 2014 года, 12 дней провёл в карантине, потом меня подняли на седьмой барак, это было 2 сентября, если я не ошибаюсь, 1 сентября я разговаривал с опером по фамилии Черников, который потом написал на меня рапорт о побеге и обо всем остальном. Пока был в карантине, в оперчасть меня вызывали 3 разных опера включая начальника оперчасти и зам начальника оперчасти. Они меня вызывали знакомиться с ними. По отдельности. И все со мной беседовали по 2 часа каждый. Через считанные дни вызвали в так называемую «безопасность», отдел безопасности, осматривать, есть ли у меня наколки и все такое, описывать и тогда же, не говоря ни слова, поставили меня на профучет по побегу, начали докапываться, чтобы я ходил каждые 2 часа отмечаться. Я сказал, что я ходить не буду.
А уже 8 сентября, уже закрыли в первый раз в ШИЗО. На 15 суток. Под абсолютно надуманным предлогом, что якобы я с кем-то из представителей администрации грубо разговаривал. Грубо и «на ты». Это самое удивительное, потому что я точно знаю, что «на ты», я никогда с ними не разговаривал. Ни тем сроком, ни сейчас. Вообще этого не бывает. Вот закрыли. Я отсидел там 15 суток, я вышел буквально на неделю, меня закрыли второй раз, на основании того, что я не пошёл на хоз работы. Я уже числился в графике на эти хоз работы, но никто официально меня не извещал не то что под роспись, а вообще никак. Там вешается какой-то клочёк с фамилиями, который, можно пройти мимо и этот клочёк даже не заметить, что он там висит и что твоя фамилия там указана.
Написали, что я должен туда идти, я не пошёл, я в это время был на приёме у начальника, который сам меня и вызвал. Вернее не сам он, а его дневальные позвонили, сказали чтобы я был на приёме. Как раз в это время, когда хоз работы. В результате, на следующий день вызывают на эту дисциплинарную комиссию, закрывают опять на 15 суток, за отказ от хоз работ.
Вышел от туда, я уже понимал в чем дело, я уже знал, что там дальше будет, пробыл на воле ещё 6 дней, в четверг вышел, успел сходить в пятницу на короткое свидание с матерью и в следующую среду опять попал на 10 суток в ШИЗО и перевод на 9 месяцев в строгие условия отбывания наказания. Все это опять за отказ от хоз работ. Я уже знал, что я на них не пойду и что меня за это закроют, почти не сомневался. Что этот предлог, он катит всегда.
Когда 22 августа привезли нас в «столыпине» на эту станцию Всесвятская, выгрузили. Выходишь из «столыпина» и садишься на корточки. Я выхожу, зеки уже сидят на корточках, ждут машину этапную. Я сел рядом с ними. Это полночь где-то, темно, холодно, я сижу, у меня нет бирки, на лбу тоже ничего не написано. Мимо ходят эти мусора конвойные, которые должны нас везти. Не те, которые в вагоне нас везли, а те, которые должны нас в колонию везти.
Ходят мимо нас и вдруг один из них обращается ко мне и спрашивает, у вас какие, строгие условия содержания? С чего вы взяли, обычные. А с чего вы взяли? Да просто, мол, спросил.
Он, ещё на станции Всесвятская, как только я вышел из вагона уже знал, что у меня должны быть строгие условия содержания! Потому он и задал вопрос. Он поторопился и проговорился. Ведь у меня тогда ещё не было оснований для СУС. Но прошло ровно 2 месяца с момента моего приезда, день в день, 22 августа приехал, а 22 октября у меня уже строгие условия.
Второй и третий раз меня закрыли за отказ от хозработ. Но, во-первых, ведь я фактически инвалид, хоть у меня и нет справки, и мой отказ вызван состоянием здоровья. Я ни к какой физической работе был непригоден ещё тем, первым сроком. Понятно, что после перелома позвоночника и перелома ноги, убирать снег очень трудно. Я ведь до сих пор едва передвигаюсь, хожу с палочкой. Администрация сама это разрешила, так что все она понимает.
А во-вторых, конечно, я не могу скрыть того, что даже будучи здоровым, я не пошёл бы и по принципиальным соображениям. Это было бы уже слишком здорово, чтобы это государство меня сажало ни за что, уже второй раз, за мои взгляды и убеждения только лишь, а я ещё на него вкалывал после этого. Это было бы слишком хорошо для них. И конечно, ни о каких работах физических и любых других не может идти речь.
Меня поставили на три профилактических учёта: по суициду, который, правда, поставили ещё в Москве, в СИЗО, потом меня здесь поставили на так называемый постатейный профучет по экстремизму, поскольку я осуждён по этим статьям как лицо, склонное к экстремизму и терроризму. Об этом я узнал только здесь, что есть такой профучет. А также, поставили на профучет по побегу, также не сказав не единого слова, тайком, просто на основании рапорта этого опера Черникова, в котором только одна фраза, что я, якобы собираюсь совершить побег при первой возможности, хотя на самом деле я сказал абсолютно не так, да и то с юмором больше, чем серьёзно.
Но юмор, они, к сожалению, не понимают. Они все делают тупо, с серьёзным видом. Причём в связи с просчётом по побегу, они меня пытались заставить ходить отмечаться в так называемую «надзорку», 8 раз в день, в течение 16 часов между подъёмом и отбоем, каждые 2 часа. Реально там может быть меньше, потому что там можно прийти и один раз расписаться за два прихода или даже за три. Но все равно мне это не надо, бегать туда. Я так и сказал, что я не буду ходить отмечаться, потому что и мне тяжело, и никаких оснований к этому профучету нет. И вообще, под их дудку плясать я не собираюсь. Это была моя принципиальная позиция с самого начала.
И я так полагал изначально, что первые 15 суток я получу в общем-то за это. За отказ от хождения туда. Отмечания по этому профучету. Сейчас сложно сказать, потому что они нашли более весомый предлог меня закрывать в ШИЗО и сейчас перевели меня в строгие условия. Видимо у них изначально было задание меня держать в строгих условиях, в камерной системе и так далее. Но изначально, было вот так.
Экстремизм я не исповедовал и не распространял. Надо отметить, что само понятие «экстремизм» это фикция, это просто ярлык, который годится для того, чтобы его вешать на любого несогласного и неугодного властям. Это понятие, не имеющее чёткого юридического значения. А во-вторых, в данном учреждении я разговаривал с зеками и говорил им то, что я думаю, не более того. И эти беседы, как правило, проходили вне пределов досягаемости для слуха оперов. Уж я не знаю, донесли ли им и можно то, о чем мы говорили считать экстремистской идеологией или её исповедованием и так далее. Я лично считаю, что ничего подобного с моей стороны не было. Я разговаривал с зеками о жизни, о происходящем вокруг нас, высказывал свою точку зрения на происходящее.
Возможно, что кто-то донёс. Возможно. Но если бы кто-то донёс, то там были бы более конкретные формулировки, в этом рапорте. Потому что тут вообще непонятно что имеется ввиду. О чем вообще шла речь.
В ШИЗО мрачные условия. Быт у меня в основном здесь. Быт на бараке... не знаю, надо ли об этом рассказывать. Там попроще немножко. Здесь быт очень простой. Эта камера, 6 шагов в длинну, 3 в ширину. Она двухместная считается, там двое нар, но на самом деле я там сижу один. В пять утра подъем, потом завтрак, в 10 утра шмон обязательный, но могут они в эту камеру не зайти, они могут один день шмонать тех, у кого ШИЗО, второй день, у кого ПКТ, третий день — ЕПКТ. Так что не всегда они ко мне заходят, но вообще шмон обязателен каждый день, в 10 часов утра. Потом в полдвенадцатого уже обед, а потом сидишь, ждёшь ужина, сидишь на этой табуретке очень узкой, сидеть неудобно, или ходишь по камере, туда — обратно, 6 шагов от окна до двери. После ужина, часа через три, три с половиной, в девять вечера после ужина отбой. Опускают эти нары, открывают дверь, дают матрас, ложишься, спишь. Свет не гасят.
Вроде ничего не делаю, но моя проблема в том, что у меня позвоночник сломан, нога сломана, хожу я туда — сюда, болит эта нога и вообще под вечер ощущение такое, что как будто вагоны целые разгружал. Выматываешься так, что не можешь дождаться, когда матрас дадут. Днем спать формально запрещается. Реально, там спят, конечно, зеки. Они не смотрят так, особо, в эти глазки. Там спят, ничего. За это здесь особо не карают. В больших камерах можно спать на столе. Иногда ложусь я на пол, можно что-то подстелить и лечь, неудобно на полу, противно, но бывает иногда, приходится, когда уже совсем нет сил. Полежу, становится немного легче, но долго я не пролежу. А заснуть, я вообще не могу днем. Сейчас, когда батареи более или менее нормально топятся, терпимо. С окна, конечно, сильно дует. Но камера маленькая, окно закрыто. В других камерах есть такие, в которых в окне вообще дыра. А тут, в одежде, в нескольких слоях — терпимо. Прохладно, но терпимо. Можно как-то жить.
Когда я заехал в первый раз, 8 сентября, ещё не было отопления, а уже было здесь холодно. Кошмар! Сидишь, как в морозильнике. Сидел трое суток с лишним, околевал. Пока не включили отопление. Сами камеры — «шубы» нет, побелка на стенах, пачкается. Быт очень незатейливый. Камера на двоих, а столик такой низенький, крохотный, на него две тарелки поставить и все. Повернуться негде. Табуретки как-то странно расположены. Они, и столик, и табуретки к полу привинчены. Одна табуретка рядом, так что можно есть, сидеть. А другая — на большом расстоянии. Если на нее сесть, то до столика не дотянешься. Я не знаю, как они думали, что люди вдвоём будут сидеть, обедать за этим столиком. Я на той, что дальше — весь день сижу. А обедаю на той, что ближе к столу. Окошко с одним стеклом. Никто даже не думает, что надо вторую раму вставить. Хорошо, хоть его закрыли. Потому что когда я только заехал самую первую пятнашку отсиживать, в сентябре, оно ещё открыто было. Я тогда долго стучал в двери и орал, чтобы пошли и закрыли окно. Его можно только с улицы закрыть. Его изнутри не закроешь, потому что там короб металлический наварен и со стороны камеры вообще не дотянутся. Только с улицы.
Самое тяжёлое, что нельзя лечь. Сидишь на этой табуретке по 16 часов. Питание дохленькое такое, очень скудное. Иногда картошку дают, с чем-нибудь. Иногда обед ничего, но чтобы целый день было нормальное питание, такого не бывает. У меня, конечно, свои вкусы. Я сечку не ем, допустим. А у них завтрак или сечка, или овсянка, кислый этот хлеб. Он так бесит, кислятина. Почему он на воле не кислый? Здесь он жуткий и в Буреполоме был такой же кислый. Иногда обед ничего. Например, с курицей. Они пишут: с курой. Я ухохатывался, когда такое в столовой, в меню вывешивается на день. Здесь меню одинаковое, что там, что здесь. Просто возят из столовой. Там не с курой, а со шкурой. Больше там ничего нет. Или шкура, или кости. Если кусочек мяса найдёшь — праздник. Но считается, что что-то мясное дают. Обед — первое, второе, стакан киселя. И кусок хлеба. На обед пайка побольше даётся. И он чуть-чуть посветлее. Не чёрный, а такой серый.
По здоровью. Пока я ещё держусь как-то. Пока ещё меня не окончательно добили. Но вообще тяжело, конечно. Болит спина, вот так вот находишься по камере туда-сюда, вроде ничего так, до вечера ходишь — нормально. Утром встаёшь - на ногу больную наступить вообще не можешь. Потом, у меня ещё с первой пятнашки, с сентября месяца, как я только заехал, у меня начались боли какие-то с левой стороны в боку, под рёбрами. Я достал врачей, давали панкреатин, неделю, стало получше. Совсем они не прошли, но стало значительно лучше. Если будет опять болеть, я опять буду просить. Но это надо каждый раз записываться на приём, ходить просить. А выписывают, как оказалось, только на неделю. Вот неделю он мне давал, а сейчас все. Неделя кончилась. Больше не даёт.
Я обращался к врачам с этим, я обращался когда вышел после первой отсидки, потом я в санчасть ходил, потом я, когда второй раз заехал, здесь с врачами разговаривал. Они говорят, что это то ли кишечные колики, то ли что-то ещё. Они, естественно, сами не знают, они толком обследовать не могут. Они могут только пощупать, постучать, приблизительно. Это надо то ли узи делать, то ли как-то по-другому обследовать, чтобы точно узнать. А на обследование они не направляют. Они давали мне один раз панкреатин, в другой раз, другой врач дал мне но-шпу, она мне тогда не особенно помогла. Сейчас, этот срок в ШИЗО, уже поменьше болит. В первый раз вообще ужасно болело. Чтобы обследоваться, надо ехать на девятку. Девятка — это другая зона. ИК-9, где-то там, в районе Соликамска.
А мне тяжело ехать этапом, тяжело тащить вещи. Даже если не все, все равно надо тащить. Зимой, тем более, в этих «столыпиных», которые больше стоят, чем едут. Мы сюда ехали больше полутора суток. Хотя от Перми до сюда всего несколько часов езды. 9 дней на пересылке в Перми сидели. Все очень тяжело. Тем более, с полосой о склонности к побегу. Особое внимание конвоя обеспечено. Надевание наручников и прочие удовольствия. Поэтому я сильно сомневаюсь, стоит ли ехать туда. И что из этого получится. Не уверен, пока что.
Но формально никто и не посылает. Это надо ещё добиваться, чтобы они направили. Это ведь не то что сам решаешь. Оперативный отдел тоже в этом принимает участие. Со склонными к побегу. Готовят их к этапу. Это все не так просто. Так что пока держусь. Какие-то силы ещё остались, хотя тяжело, конечно. А там дальше я не знаю, что будет.
Особое отношение администрации чувствуется, конечно. Они тоже не дураки. Они делают вид, что все строго по закону. Все что они со мной делают, они делают по формальным основаниям. Но конечно понятно, что это не просто так, что три ШИЗО подряд за два месяца, с переводом сразу же после третьего, в ОСУОН, это не просто так. Учитывая то, о чем я рассказывал вначале. Как только приехал, уже стали про это спрашивать. Видимо, им дано было указание держать меня в строгих условиях. ИТ они находят любые предлоги для этого. Абсолютно любые. Если бы не было хоз работ или бы я начал на них ходить, они бы ещё что-нибудь нашли. Не заржавело бы за ними. Вида, конечно, не подают, этот Гасанов говорит что я юрист, у меня все по закону, но на самом деле понятно, что это все по указанию делается. С заключёнными, отношения складываются вроде нормально. Получше и попроще, чем было по первому сроку. На строгом режиме все говорили, что есть разница между общим и строгим. Действительно, есть. Пока меня, судя по всему, не поручили «прессовать» блатным, как это было в Буреполоме, пока вроде нормально. Ну один раз ко мне подходили блатные, почему ты не ходишь отмечаться, а из-за этого нас тут шмонать начинают. И даже сказали, что им администрация поручила со мной поговорить. Они со мной разговаривают об этом, говорят, что им поручили, и ничего зазорного в этом не видят. Что они делают именно то, что им поручила администрация. И смотрят мне в глаза, как будто так и надо. Ну пока это как бы обошлось. Там один раз прошмонали у кого-то из них и больше пока не лазали, пока я был на бараке, и меня зеки пока больше не дёргали.
26 октября я досидел до 1 ноября здесь в ШИЗО, последние 10 суток, меня от сюда повели в этот самый СУС, который сейчас называется ОСУОН, который находится в другом конце лагеря. Тут их два СУСа. Один находится прямо вот над нами, на втором этаже, другой находится там, далеко. Меня повели туда. Причём я ни не сомневался, что туда поведут. Вот я попал туда, самое неприятное, что я видел пока из всего, было именно там. После ПКТ, мне туда совершенно не хотелось возвращаться. Потому, что здесь намного спокойнее и ещё и теплее. Здесь хотя бы тепло. Батареи хорошо работают. А там же холод страшный. Там вот этот барак. Это тоже как камерная система. Это такое большое помещение, оно у них днем такими знаешь тряпками разгорожено. У них первый этаж, это помещение, этот барак, они тряпки вешают, занавески. Все завешано этими занавесками. Ночью их снимают. Вот там сидишь. Там, во-первых, страшный холод. Там кошмар, какой холод. Не знаю, почему такой холодный барак. На седьмом бараке я был, там тепло. Здесь холодина, трясёшься прямо, сидишь. Ничего там нет хорошего, абсолютно. Там, во-первых, вот эти уголовники. Которым назначены строгие условия. Приходится иметь дело с ними. Днем там просто сидишь где-нибудь на лавочке, там стоят 3 обеденных стола и лавки такие длинные, укреплённые в полу. Вот где-нибудь там сидишь и все. Приткнутся абсолютно некуда. Есть место, за одной из шторок, можно немножко походить туда-сюда. Вот я в основном там ходил. На прогулку выводят, но я не хожу. Они выводят после обеда на час, может, на полтора. Прямо во дворе, под окнами прогулочный дворик. Там нечего делать тоже. Они там тусуются, то в футбол играют, то во что-то ещё. Там даже сесть негде. На работу меня вообще здесь не приглашали. Здесь так же, как и в Буреполоме (где Борис сидел первый срок Г.Э.) здесь на работу скорее сами зеки рвутся, чем их заставляют.
А насчет хозработ... СУС на хозработы не ходит. Официально он лишён этой «привилегии». Более того. Что интересно, этих зеков в СУСе, кто моложе 30 лет, даже в школу не гоняют! Хотя положено, чтобы они школу тут заканчивали. Раньше здесь была школа. Водили, или сюда приходили учителя. Сейчас даже школы нет, так что их вообще ничем заниматься не заставляют. Днем они ложатся спать на этих полках, с утра спускаются сверху и ложатся там спать. Там уже у всех свои места. Спускаешься, уже все занято. Все спать легли. Кто на полу, кто на лавках. Там места особо нет, так как уже все расположились. Сидишь, как дурак, целый день.
А ночью, ночью зеки тусуются. Как и везде, ночью самое активное время. На ночь загоняют наверх, наверху стоят только шконки, ни тумбочек, ничего. Тумбочки внизу. Там только шконки. Ну есть там вода и чайник. Можно чай попить. Вот они там бегают. Целую ночь. Спать нормально невозможно. Свет не гасят. Свет не очень яркий, но все равно его не гасят. Они не спят. Ну под утро, может, часа в 4 они угомонятся и немножко поспят до подъёма, часик - другой. Потом подъем, проверка, по карточкам вызывают, кого вызывают, тот спускается вниз. И точно так же, через проверку, вечером он поднимается наверх. В таком режиме я пробыл там неделю.
Я честно скажу. После первых двух дней я уже начал тосковать вот по этой камере. Вот куда я не хочу, так это туда. А ведь, боюсь, придётся туда возвращаться. Здесь тепло, здесь никого нет, я могу в крайнем случае на пол лечь.
Пробыл там неделю. Отличие в чем: там могут быть шмоны каждый день. Так же, как и здесь. В отличие от того, что в лагере. В лагере, как правило, есть четверг, так называемый режимный день, и все шмоны в четверг с утра. Уже все всё знают, и к этому времени всё прячут.
А тут, до 4 ноября были праздники. Поэтому шмона не было. А пятого утром смотрю, уже бегут. Уже — шмон бежит. Толпа. Часов в 11 утра. Вот был шмон пятого, был шмон шестого. Пятого все обошлось. Они становятся в дверях, всех ощупывают, по одному пропускают и загоняют наверх. Сидишь наверху. Они сначала шмонают второй этаж, затем зеков загоняют наверх и шмонают низ.
5 числа было все нормально. Шестого числа опять идут. В тоже самое время, каждый день. Тут уже было интереснее. Я смотрю, стоит этот Черников Александр Анатольевич. Начальник оперчасти. С которым мы познакомились, когда я был ещё в карантине. Он ещё тогда меня вызывал знакомиться. Я так понимаю, что если кому-то дано персональное задание меня глушить здесь, то наверное может быть Гасанову и вот этому Черникову.
Он стоит. Я в этой спортивной куртке, что мать привезла, чтобы хоть как-то согреться, мёрзнешь, очень холодно, я в этом так и пошёл на шмон. Потому что я не считаю шмон таким важным событием, чтобы ради него специально одеваться. В Буреполоме на улицу выгоняли. И если это зимой, то надеваешь телогрейку и идёшь. И никто тебя не смотрит, что там под телогрейкой.
Здесь не на улицу выходишь, а наверх. Поэтому, кто в робе, кто в чем. Ну в основном — роба. Куртка х/б, так называемая. И вот, мимо этого Черникова я прохожу, он говорит: «Стомахин, где у вас куртка х/б?» Я ему честно ответил: в бауле, наверху. Как принесли мой баул с седьмого барака, так я её и не доставал. Ни к чему она мне была. Она — летняя форма одежды, а уже зима. Я её и не собирался носить. Тем более, что на улицу не выхожу никуда зимой.
Короче, прошёл я, возвращаюсь сверху, где-то через полчаса, может, минут сорок. Возвращаюсь обратно, опер говорит: «Вы Стомахин оденьте куртку х/б, а то я на вас докладную написал». Я ему отвечаю, что давайте. Давайте мне ещё 15 суток. «Нет. 15 не потянет». Ну ладно, 10, думаю, потянет. Уж чтобы 10 не потянуло, не может быть, правильно? Повод же есть! Это в четверг было. Обычно у них эти так называемые «крестины» по средам, крестинами называется эта их дисциплинарная комиссия, во главе с начальником колонии Гасановым. Которая назначает ШИЗО и все остальное. Но это они для лагеря в среду. А для СУСа могут быть когда угодно. В пятницу, где-то в обед, туда звонят и диктуют списки. Уже список целый. Там несколько человек, в том числе и меня на комиссию.
Сработало. Повод нашёл. Думаю ладно, на сколько это потянет. Потянуло на 4 месяца ПКТ (помещение камерного типа, Г.Э.). Вот эта куртка х/б. Вот так оно было. Пошло нас на комиссию 5 человек. Один человек получил 2 месяца за то, что якобы грубо разговаривал с этим Черниковым, я получил 4 месяца, больше всех, а остальные получили сутки. Сколько-то суток. За что, я не знаю. Вот и вся моя история.
Я передаю всем большую благодарность от меня. Горячий привет всем, кто защищает меня и поддерживает. Я ведь не один такой. Я сильно переживаю, что там с Крюковым. Сергей Крюков, который сидит в Ульяновске. Ко мне сюда приезжал следователь фсбшный, где-то числа третьего октября, я был тоже в ШИЗО, он приезжал сюда и пытался взять у меня свидетельские показания на Крюкова. Я сразу сказал, что разговаривать с ним не буду, показания давать не буду и высказал ему что я думаю про их организацию и про статьи, по которым я сижу так же, как и Крюков. Думаю, что надо его тоже как-то защищать. Ещё есть люди, сидят за это же. За слова и за высказывание своего мнения.
Записано мной на диктофон в ИК-10 Пермского края.
27 октября - 27 ноября 2014 г.
Глеб Эделев
(источник)