Борис Стомахин

Хроника одного пикета

I Ответ один - отказ

Заявку мы подали вовремя, за 15 дней. Совместную заявку от РКО и РДНЧ на проведение пикета 6 сентября, в день 10-летия провозглашения независимости Чеченской Республики Ичкерия, у Соловецкого камня на Лубянке. На получение ответа вместо положенных "не позже чем за 5 дней" у нас из-за Дня города и выходных оставалось только 3 дня.

Это были бурные дни. Чиновник, принимающий заявки в ОВД "Китай-город", сказал мне по телефону, что в одноименном ОВД (отделе внутренних дел) некий майор Угрин, ведающий митингами и пикетами, наложил резолюцию "Возражаю", и посоветовал зайти к майору и попробовать согласовать - вдруг разрешит?..

Я зашел. Роскошная дубовая дверь на третьем этаже была заперта и неприступна. Где майор и когда он появится - никто не знал.

Я звонил ему весь этот день, но дозвонился только к полудню следующего. Майор сослался на то, что якобы в это время на этом месте (у Соловецкого камня на Лубянке) будут проходить какие-то общегородские мероприятия. "Мне сейчас принесут план мероприятий, - сказал он. - Если там ничего не будет, разрешим." На мои настойчивые вопросы, когда можно будет связаться с ним, чтобы уточнить этот вопрос, ответил: после шести вечера. Я позвонил тотчас же в Управу, и там подтвердили, что никаких мероприятий не намечается.

После шести, естественно, трубку уже никто не брал, - наверное, с чувством юмора у майора было все в порядке и он назвал мне время окончания своего рабочего дня. Назавтра я снова поймал его своим звонком на работе, и он сообщил, что вчера передал на некоем совещании наше уведомление полковнику Сергею Анатольевичу Маслову из РУВД Центрального административного округа Москвы, а также в ГУВД; что согласование может идти только через эти высокие инстанции, - во избежание, так сказать, ибо, как по словам Маслова Угрину, "написано у них в заявке "до 25 человек", а привести они могут в 10 раз больше".

По данному мне телефону я стал звонить дальше.

Если майор был еще относительно вежлив, то полковник был груб. Голосом и тоном своим он как бы давал понять, что он "настоящий полковник", и очень напирал на то, что является по образованию юристом, допытываясь, не юрист ли и я. Я сказал ему, что нет, но в организации пикетов кое-что понимаю, так как занимаюсь этим не первый раз.

Круг его претензий был разнообразен. И то, что, по их оперативным данным, целых три организации, включая РНЕ, могут прийти на наш пикет (с враждебными целями, разумеется). И то, что у них не хватает сотрудников милиции для охраны. А самое главное - были претензии политические. "Вы не знаете, что там делается!.." "А разве Чечня независима?" "Я бывший начальник (я не разобрал, чего именно он был начальником, но, несомненно, по линии МВД) по Северо-Кавказскому региону." Я разговаривал, видимо, с важной птицей...

Несмотря на все мои объяснения, полковник еще и постоянно пытался отмазаться, говоря, что он эти вопросы не решает, никакого отношения не имеет и советует обратиться к главе управы. Я в ответ терпеливо долбил ему, что управа послала меня в милицию: в ОВД "Китай-город", а оттуда - к нему.

Итогом беседы было то, что полковник, убедившись, что я не отступлю, и перейдя от этого на весьма грубый тон, сообщил, что напишет в управу свою рекомендацию: отказать нам в удовлетворении заявки. О том, что порядок проведения пикетов и митингов в Москве вообще- то уведомительный, а не разрешительный, он даже не вспоминал. Я положил трубку, не прощаясь...

Все полученные сведения я сообщил Ерину - чиновнику, принимающему заявки и выдающему разрешения на пикеты в управе. Было уже 5-е число - день накануне пикета. Ерин сочувственным тоном пообещал мне попытаться подсунуть главе управы на подпись разрешение и без согласования с ОВД: на авось, вдруг подпишет, не глядя, - а если нет, то подготовить письменный отказ.

Собственно, отказ был уже абсолютно ясен, еще со дня первой беседы с Угриным, и приходилось морально готовиться к аресту и отсидке - возможно, и всю ночь, до дня суда - в камере ОВД, а в самом худшем случае - и к 15-ти суткам за "неповиновение работникам милиции". И на мою душу внезапно снизошел мир и покой. Я знал, что способен, что пойду и сделаю это, - выйду на площадь, подниму плакат с проклятием оккупантам, а там - будь что будет. Надоело бояться.

II Выход

Мы договорились встретиться за 20 минут до пяти - времени пикета, сообщенного журналистам - в центре зала на метро "Лубянка". Еще 3 сентября я дал во все агентства и другие СМИ о предстоящем пикете факсы, где говорилось: "Районной управой и ОВД "Китай-город" в разрешении на акцию отказано без объяснения мотивов; ожидаются аресты участников пикета милицией и другие насильственные действия против них". Мы уповали на то, что при большом количестве телекамер нас не будут бить уж слишком жестоко, а если все же будут - получится хотя бы хорошая картинка по ТВ и скандал.

Но прессы, увы, пришло довольно мало. Когда мы, 10 человек, заранее в метро взявшие себе каждый по плакату, вышли из подземного перехода и вступили на площадку у Соловецкого камня, ее не видно было вообще. Зато стояло человек 5-7 ментов - офицеры, с погонами, не молодые пацаны-рядовые. Это называлось - не хватает сотрудников для охраны...

Мы быстро, решительным шагом подошли к камню, на ходу разворачивая плакаты. Из глубины сквера, где на лавочках обычно отдыхают гуляющие обыватели, к нам уже шли и бежали журналисты с камерами и фотоаппаратами. Прыжок с моста в холодную воду состоялся. Дороги назад не было.

Корреспонденты подбежали, и Евгений Фрумкин успел еще дать им, сгрудившимся возле него, короткое интервью. Он говорил о независимости Чечни. "Не Чечни, а Ичкерии, будьте уж последовательны!" - рявкнул, перебивая его, стоявший рядом пожилой милицейский офицер с большими звездами. "Не вмешивайтесь и не перебивайте меня, когда я даю интервью!" - немедленно и резко парировал Фрумкин...

Пока проходила "официальная церемония" с участием милиции, один из ментов старался заставить нас свернуть плакаты, а кто не хотел - у того просто отобрать. В результате вместо отобранного "Русские оккупанты - вон из Чечни!" я быстро достал из кармана и развернул второй, запасной, - "Чечне - независимость!", захваченный про запас исходя из горького опыта прошлых выходов... Первый плакат, правда, был мне тут же, у камня, возвращен, и я сумел сохранить оба до выхода из ментовки - вот как полезно носить плакаты в карманах!.. ;)

Дальше все развивалось быстро: после трех грубых предупреждений, сделанных теми самыми, перебивавшими Фрумкина "большими звездами", они же дали команду подбежавшему ОМОН-у арестовать всех нас. Сопротивлявшемуся Фрумкину двое ОМОН-овцев выкрутили назад руки и потащили силой впереди всех, остальные пошли в ментовский автобус более-менее сами. И поехали мы в родное и знакомое ОВД "Китай-город", куда я заходил в поисках майора Угрина всего лишь позавчера...

III "Духовная культура"

Нас не посадили в ОВД за решетку, но и не оставили, как в прошлое мое попадание сюда, сидеть на скамейке возле двери, а завели в актовый зал, - здесь же, на первом этаже. Первым делом заставили выложить все из карманов, обыскали, общупали одежду, пересмотрели все вещи. (Перед этим еще сняли на видео во дворе ОВД, построив цепью и велев развернуть плакаты.) Фрумкина, как сопротивлявшегося при задержании и громко возмущавшегося хамством ОМОН-а в самом ОВД, заставили снять ботинки и даже носки. Слава богу, больше снимать ничего не потребовалось...

Так начались традиционные три часа задержания. Проходили они бурно, можно даже сказать, весело. В основном в дискуссии (абсолютно бесплодные, разумеется) с ментами вступали и парировали их попытки издеваться Фрумкин и я. При этом в душе я веселился до упаду. Остальные задержанные больше молчали.

"Свинтившим" нас отрядом ОМОН-а, похоже, командовал некий, по словам Фрумкина, "прапор" (я в их званиях не разбираюсь совершенно) нарочито свирепого вида и манер. Проверяя мой паспорт, он долго выпытывал, почему там написано русский, при том, что, как он утверждал, я "такой патриот". Видимо, он принимал меня за чеченца и чеченского патриота (что мне очень лестно). Он искренне недоумевал, как это мы - "такие патриоты" - не едем воевать в Чечню, а торчим здесь?!. Как понимал он при этом слово "патриот" и что в него вкладывал - неизвестно, но зато сообщил мне, что вот он своего народа не стесняется и в его паспорте национальность записана честно, как есть - азербайджанец! От неожиданности я чуть не упал, и смог только изумленно пробормотать: "И служите в русском ОМОН-е?!" Но бравый командир то ли не расслышал, то ли просто не удостоил меня ответом. "И бьете на рынках торговцев-азербайджанцев, рвете в клочья их паспорта с регистрациями, топчете и расшвыриваете их товар, как это принято у нашей милиции и ОМОН-а?" - хотел я добавить...

Просматривая все паспорта и наткнувшись в одном из них на фамилию Майсурян, он аж подпрыгнул - от радости и злобы одновременно, и, казалось, заскрипел зубами от избытка этих чувств. Впрочем, они материализовались в словах: "Мало вас били в Карабахе!". - брошенных подошедшему по его команде Майсуряну прямо в лицо. Вообще-то товарищ командир явно путал: армян били в Сумгаите и Баку, а в Карабахе - как раз его собственных соплеменников, азербайджанцев. Но интеллигентнейший Майсурян не решился ему об этом напомнить...

Свой антисемитизм "прапор" тоже выразил сполна, избрав в этот раз объектом Фрумкина, в паспорте которого он прочел: "еврей". Объект прозрачно маскировался эвфемизмом "они", но все было понятно и без слов. Все самое ненавистное в "них", - после грозных окриков в сторону Фрумкина: "Что у вас за манера отвечать вопросом на вопрос? Мы знаем, кто так делает!.." - сконцентрировалось тоже в одной фразе, звонко и театрально выкрикнутой сим персонажем:

- Тлидцать тли!

Наградой ему было дружное ржание подчиненных...

Сидя за неудобным столом в ярко освещенной комнате и слушая это ржание, я поймал себя на том, что все время пытаюсь вспомнить, что означает на исходном, польском языке слово "быдло". Насколько я помнил, оно означало "скот". Сидящих через проход от нас, с правой стороны зала, ОМОН-овцев никак нельзя было назвать людьми. И даже скот, поставляющий человечеству мясо и молоко, в сравнении с ними смотрелся благородно и одухотворенно. А в одной комнате с нами сидело быдло. Не скот, нет, а именно быдло, тупая, отвратительная мразь, нечисть, отребье рода человеческого. Гнусная, зловонная биомасса, которая двигалась, говорила, ржала, но в которой не было ровно ничего человеческого, ни малейшего проблеска интеллекта в глазах. Еще я вспоминал писания наших русских антисемитов о том, как якобы ортодоксально-религиозные евреи не считают "гоев" людьми вообще, в принципе. Для этого не надо быть верующим иудеем, - думал я, глядя на молодых московских ОМОН-овцев и их командира. Я категорически не признавал их за людей - не мог, мешало непреодолимое чувство отвращения и брезгливости от их пошлых шуток, их тупых разговоров, наглого, издевательского смеха, мешала вся та невыразимая быдловатость, которой несло от наших тюремщиков за версту. Это были не люди, однозначно, но и какое животное решиться обидеть сравнением с ними - я, право, не знал...

Несколько характерных диалогов. На обращение к кому-то из них "господин" последовала резкая перебивающая реплика: "Товарищ, а не господин!" Грозный азербайджанец немедленно добавил: "Они не коммунисты. Если б еще хоть коммунисты были, а то..." Антисемит и коммунист (сочувствующий) в одном флаконе, - как это знакомо...

Не знаю уж, каковы взаимоотношения этих существ на отдыхе, в казарме, - но здесь, "на боевом посту", азербайджанец-мент спокойно слушал, как его русские подчиненные буднично и непринужденно переговариваются между собой: "Понаехали эти хачи, заполонили всю Москву". Я помню, как 2 года назад задержанный-кавказец в обезьяннике другого ОВД едва не полез в драку с другим задержанным, русским, услышав от него обращение: "Эй, хачик!" Поэтому причудливые национальные отношения внутри современного русского ОМОН-а забавляли меня, пожалуй, на протяжении этой отсидки больше всего.

"Почему вы не едете в Чечню? - У нас и тут дел хватает. - Стоять вот с этим плакатом? - В том числе." Таких диалогов мне на площади (с плакатом) или в электронных сетях приходилось вести, думаю, сотни за последнюю войну. Надо признать, собеседников со столь низким IQ мне попадалось немного.

"У меня есть большое желание вас побить. Но я не буду этого делать, - еще один "герой" мне после какой-то моей реплики. - Правильно, не стоит, а то есть шанс потерять работу."

"Это уже оскорбление президента! - вывод кого-то из них после прочтения нашей литературы ("Сепаратист") и плакатов. - Погодите, мы его еще не так оскорбим!" В ответ - настороженность чисто советского образца: "Вот сейчас придет представитель МОБ (милиции общественной безопасности), Вы повторите все это ему в лицо? - Нет проблем, слово в слово!" Пока же повторяю свою готовность № 1 - оскорблять и оскорблять президента - в лицо ОМОН-овцу. "Представитель МОБ" так и не приходит...

"Ваш Басаев в Буденновске... Беременные женщины..." - Я: "Разве это Басаев отдал приказ стрелять по окнам больницы?" - "А кто приказал взорвать у нас дома в Москве?" Я: "Видимо, Путин". И еoе раз, с бОльшей уверенностью и расстановкой: "Видимо, Путин. Или Патрушев, что одно и то же". Изумление моей дерзостью, переходящее в видимую бессильную злобу (ударить-то нельзя!..).

Азербайджанец - кому-то из своих про Фрумкина: "А что ты не дал ему там при задержании в глаз? - Да камер вокруг много было." Отчасти наш расчет все-таки оправдался.

Тот же азербайджанец - всем нам: "Я бы вас всех выстроил вдоль стеночки и расстрелял". Фрумкин: "Ну так стреляйте!" Я: "Все равно аргументов других нет"...

А на стене, между окон, как раз около моего стола, висел большой красиво оформленный транспарант с приказом по МВД, направленным на "искоренение преступлений среди сотрудников МВД". В последнем, седьмом пункте приказа было написано, что сотрудники МВД должны "неуклонно повышать уровень совей духовной культуры" в том числе и "культуру речи", дабы "повышать авторитет государственной власти". На соседней стене висел текст ментовской присяги, где содержалось, кроме всего прочего, твердое обещание "соблюдать права человека"...

IV Племя младое, неозверелое

Пока ОМОН-овцы писали рапорта о нашем задержании (что явно давалось им нелегко, так что командиру приходилось время от времени подгонять), нас начали вызывать к дознавателю - писать, в свою очередь, объяснения о случившемся. Игорю Козыреву удалось по работавшему в кабинете дознавателя "Авторадио" услышать в новостях сообщение о нашем пикете и задержании. Нам такого счастья не досталось, но пообщаться с дознавателем было интересно.

Был он молод, - немного за 20 лет, видимо. Кому-то из предыдущих "арестантов" (мы с Фрумкиным и Людмилой Евстифеевой пришли к нему последними из всех восьми задержанных) он сказал, что в детстве отец водил его за руку - смотреть на баррикады у Белого дома в августе 91-го. Не знаю, к чему была эта откровенность, но на старых ветеранов Сопротивления воочию глядело в кабинете на третьем этаже ОВД "племя младое, незнакомое"...

Дознаватель был очень вежлив, любезен, всем разрешил курить (чего ОМОН не давал делать все три часа), отпустил Людмилу за забытыми очками вниз без конвоя, а на ее шутку о том, что форма написания объяснения ведь не влияет на срок, страдальчески сморщился: "Какой срок??? - Лагерей, строгого режима. - Ну каких лагерей, ну что вы, Людмила Игоревна!.. " ("Досадует", - хочется расставлять здесь ремарки, как в пьесе.)

Мы написали объяснения, упомянув в них, несмотря на вялые протесты дознавателя, о нарушение нашего права проводить пикеты и выражать свое мнение публично. Людмиле он показался еще "неозверелым", не до конца испорченным, как ОМОН-овцы, именно таким, для кого стоит стоит писать и издавать "Сепаратист" - в надежде открыть глаза, пробудить совесть. Жене Фрумкину показалось на обратном пути с 3-го этажа на 1-й, что дознаватель обиделся на слово "неозверелый"...

Нам выдали повестки в суд на 10-00 на завтра - с явкой в 9-30 в ОВД и доставкой в суд на милицейской машине, вместе с нашими оставшимися у ментов плакатами в качестве вещдоков. В суд мы, естественно, не пошли. Это было не первое задержание за 2 войны и, думается, не последнее. Рядовой, в общем-то, случай. Обошлось без потерь - если не считать значка с чеченским волком, выклянченного каким-то пьяным ментом у Миши Агафонова.

"И все так же, не проще
Век наш пробует нас:
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь
В тот назначенный час?"

Мы готовы...