МАРТ 2008
3.3.08. 6-40
Опять сломались часы, привезённые матерью из ремонта только в последнее свидание, меньше недели назад. Опять отвалилось у них колёсико завода, с которым были проблемы и в прошлый раз. Будь проклята эта страна идиотов, в которой даже часы ни сделать, ни починить нормально не могут, с любой самой элементарной жизненной необходимостью тут всегда возникают проблемы!..
Вот и прошли "выборы президента". Как же мучительно долго тянулся вчерашний день. Воскресенье, ранний ужин, бессмысленное времяпрепровождение в неволе... Хорошо, хоть книга была и "Новая газета", ещё не до конца прочтённая, – можно было зачитываться ими до головной боли.
Второй срок Путина я провёл весь – кроме первых двух месяцев, – в попытке эмиграции, в розыске, в тюрьме и в зоне. Весёленькое было времяпрепровождение... 1-й срок Медведева, видимо, тоже почти весь пройдёт здесь же, в зоне. Идут, идут дни, недели, месяцы, – а эта тысяча с лишним дней, три с лишним года, никак не исчезает, не убавляется, так и висит над головой... И что бы ни было, – кажется, всегда уже, на всю оставшуюся жизнь, мне всегда будет оставаться ещё 3 года сроку... Жизнь идёт по кругу, всё в ней повторяется, – и, может быть, через эти три года (а вдруг даже и раньше) я буду опять, как в былые времена, сидеть на палубе теплохода, везущего туристов куда-нибудь в Питер или в Уфу (если доживёт мать, дай бог ей дожить!); может быть, буду по-прежнему сидеть за компом в своей комнате, у старого письменного стола, купленного в 1981 году, или переходить перекрёсток Лескова, Корнейчука и Плещеева, подходя к ленкиному дому... Всё будет как до ЭТОГО, как будто и не было ничего... А может, и вправду не было? Так тогда, наверное, будет казаться. "А прошлое кажется сном"... Но что-то останется в душе, какой-то рубец, шрам от пережитого, – то, что не вспоминается каждый день, но незримо присутствует в душе, как багаж, как груз жизненного опыта, наполняя мудростью и тонким, проницательным знанием жизни каждый жест и каждое слово переживших и повидавших многое стариков... А может быть, не будет ничего этого; может быть, мне суждено умереть здесь, в этом самом Буреполоме, – 3 года достаточный срок, за который многое может случиться. Как бессмысленна эта жизнь, полная бесполезной пустой суеты, тем более если конец её заранее известен, – неизвестна только дата. "Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?". И какой нелепой, пустой и бессмысленной отсюда, начинаешь понимать, была жизнь на воле...
7-30
Каждое утро готовит какой-нибудь сюрприз, какую-нибудь пакость. Сегодня вот часы сломались, а вчера, или позавчера, было что-то ещё, столь же неприятное, но я уже не могу вспомнить, что именно...
8-00
Чувствую я себя лет на 60. Или уж, во всяком случае, за 50 где-то. Хожу медленно, с палкой. Состарился раньше времени.
4.3.08. 6-17
Господи, как же я ненавижу всё это, что вокруг меня! И этот "столик" на табуретке, низенький и неудобный, вместо нормальной тумбочки. И этот туалет, грязный, сырой, вонючий, омерзительный. И эту раскисшую от весны снежную кашу с лужами во дворе, и поломанные, обнажившиеся от снега доски, на которых строятся для "проверок". И этих уголовников с их брагой, картами, сгущёнкой, ларьками и пр., среди которых приходится жить, тратить годы своей жизни попусту...
Апофеоз маразма был в прошлую пятницу, когда у них опять засорился туалет, причём настолько безнадёжно, что они отключили воду у нас и на 10-м отряде (2-й этаж над нами), дверь туалета просто забили досками и повесили бумажку с надписью: "В туалет и умывальник ходите на 8-й и 4-й отряды. Ремонт!". Завхоз сказал, что это счастье продержится дня 2-3, и было очевидно, что где 2-3 дня, – там и неделя. Но случилось чудо, – неведомыми силами канализация была пробита и туалет открыт уже на следующее утро...
5.3.08. 6-20
Беготня и суета то предутренняя, предрассветная, с кружками и кипятильниками, – то зарядочная, с прыганьем со шконок и одеванием на ходу. "Контролёр пятый прошёл!!", "Контролёр восьмой прошёл!!!" – истошные крики, все бегут, топот ног, суета и т. д. и т. п. Пропадите вы все пропадом! Сегодня на зарядку удалось-таки не выйти (только что, минуту назад, она закончилась). И вот опять – длинный, бесконечный день предстоит, и всё известно в нём заранее... Через час примерно – на завтрак, потом – вернуться, перекусить самому, потом 3 часа свободных, когда все спят (если только не будет шмона, – опять пошли о них разговоры, хотя у нас он вот совсем недавно же был); потом – проверка, ещё полтора часа пустых (почитать Шендеровича), потом – обед; после обеда – в ларёк, за хлебом, лапшой и пр. (дай бог, там очередь была бы поменьше, не стоять час из-за 100 рублей); вернуться домой, может быть, перекусить (если будет чем и не будет уже поздно, близко к ужину); потом – идти на ужин, который практически никогда я не ем (эту омерзительную капусту, сечку или перловку есть невозможно, но ходить они всё равно заставляют. Страна идиотов, ей-богу!); потом – приходишь с ужина, ещё полтора часа свободных (чтение, пока хоть есть, к счастью, что читать); потом – поужинать самому, попить чаю, полежать 5-10 минут, завести часы, и – на проверку, точнее – гулять, ожидая её, где-то 20-30 минут по двору (хотя он сейчас в лужах и завален счищаемым из завалов у барака снегом; гулять трудно и неудобно, но всё равно...). На ходу можно повторять про себя стихи – чужие или свои. Вот и всё, и день кончен, – ещё один день из моего бесконечного срока, из оставшихся трёх с маленьким хвостиком лет. 1111-й день пройдёт, и 1110 их ещё останется, 158 с половиной недель. Всё известно заранее (если не будет никаких неприятных сюрпризов), – и на весь этот день, и до конца срока, и даже до конца жизни... А мать сегодня поедет, как всегда, на кладбище, – день рождения бабушки, 20 лет как покойной.
8.3.08. 6-15
Вот и 8-е марта. Зарядки сегодня нет – праздник, и подъём поэтому же в 6 утра вместо 5-45. На улице тепло, но всё завалило свежевыпавшим снегом, вся сетка и колючка на запретке покрыты этой пушистостью снежной. Красиво... А мне вспоминается главным образом одно и то же: 8 марта прошлого года в тюрьме, в моей "родной" 509-й хате. Всё было так хорошо, светло, уютно, радостно на душе, – как будто и не в тюрьме, чёрт возьми. Сидели мы вчетвером – я, Саня Лазарев, Витя Сусаров и отмороженный десантник Олег Кузьмин, а азербайджанца Мурада (?) накануне, в день его рождения 7 марта, утром забрали на этап. Пока оставшиеся всё утро, в ожидании бани, смотрели какой-то бесконечный новый фильм, снятый при поддержке Лужкова (о женщине, вышедшей замуж за офицера ещё до войны и прошедшей все тяготы советской истории годов до 60-х или 70-х), я незаметно, никому не говоря, совершил маленький подвиг, чрезвычайно поднявший мне настроение: своими руками, прямо пальцами, перед зеркалом умывальника вытащил изо рта полностью расшатанный остаток давно разломанного зуба, который (остаток) несколько дней как резко расшатался и не давал мне нормально есть. Устранил очередное серьёзное препятствие на пути неведомых тогда ещё будущих тюремных испытаний, чем был страшно доволен. Потом, ближе к обеду, повели в баню (или это было уже после обеда? Не помню точно). Когда мы вернулись из бани, кстати, всё тот же фильм ещё шёл, – там было сразу несколько серий, по-моему, и мои сокамернички опять принялись его смотреть. А где-то в 3 или в начале 4-го уже я перехватил инициативу и переключил телевизор на уже давно, задолго до 8 марта, анонсированный "Служебный роман", который не видел очень давно, больше 10 лет, наверное, а Саня Лазарев в свои 32 года (на год моложе меня), как выяснилось, не смотрел его вообще никогда.
В общем, хороший был день, – вот именно тёплый и уютный какой-то, всё так как-то хорошо было, – есть теперь что вспомнить, вопреки тому, что и тогда это была тюрьма. Тогда, правда, я ещё не знал своей будущей участи, не знал, что срок оставят в Мосгорсуде без изменения, не знал Буреполома... А теперь вот знаю, – и не знаю, что со всем этим знанием делать. 1107 дней уже остаётся до конца срока, – как ни крути, сколько ни живи, сколько ни считай дни, всё равно висят те же самые 3 года, осточертевшие и неизбежные...
14-05
Насколько хорошо, тепло, радостно и уютно всё было в этот день в прошлом году, – настолько же мерзостно и отвратно сейчас. Постоянно открытая входная дверь в барак, – а на улице метель, и по всему нашему концу секции дует ледяным ветром, особенно по ногам! Спиртзавод под соседней шконкой! Большие эмалированные вёдра и пластмассовые тазы (для стирки) с брагой – и главный специалист по ней, 19-летний выродок, генетический отброс общества с 4-мя судимостями за уличный грабёж, привыкший (даже и здесь, в заключении) жить за чужой счёт, – постоянно под шконку лазящий, достающий, трясущий и бултыхающий эти тазы, вёдра, бутыли с пойлом, показывающий их так же постоянно приходящим к нему по этому поводу блатным "начальникам"!.. В том году на повестке дня были карточные игры, – сейчас брага! Под новый год перебрался из старого проходняка, от тамошнего выродка-уголовника-картёжника (4-я ходка за грабёж, и на роже этот грабёж написан крупными буквами), – недолго музыка играла, в новый проходняк подселили этого вот юного дебила, главного технолога по браге... Они совместно снимают полиэтилен с таза или ведра, трясут его, болтают дерьмо внутри, нюхают и озабоченно оценивают, насколько активно их пойло "гуляет" и когда будет готово... Серьёзность на лицах такая, как будто это руководство крупного химического комбината обсуждает выполнение плана во времена КПСС... Для них это мировая проблема, их брага, – ей-богу! Для них это смысл их жизни, – вернее, жизнёнки или жизнишки, их никому на свете не нужного пустого существования. 5 соседей со всех сторон и сверху, все из Нижегородской области, – и все пьяницы! Двое хотя бы работали, когда просыхали, а остальные – просто пьянь подзаборная, жившая воровством и грабежом слякоть, слизь и нечисть... А тут ещё Шендеровича читаешь, – его "Плавленные сырки" за 2006-й год, когда я уже сидел – и думаешь, что, ей-богу, уничтожить это государство надо не просто так, а желательно – вместе с населением, и что исчезновение этого народа, как "цитировал" меня на суде в 2006 свидетель Якуничкин, и впрямь не было бы большой потерей...
Ну всё, – на обед!
9.3.08. 6-40
Проходит всё... Вот и это 8-е марта прошло, и 9-е пройдёт, как и всё на этом свете. Может, и хотелось бы что-то удержать, сохранить навечно, но увы... Проходит жизнь. 158 недель ещё осталось... Пройдут, конечно, и они. Но всё это, вся жизнь – в никуда...
Единственная пока хорошая новость – мать занялась всё-таки установкой нового памятника на кладбище, на Ваганьково. Отдала, говорит, 20 тысяч, ещё 17, что ли, надо будет отдать за сами надписи на нём, плюс, может быть, сколько-то ещё – за установку. В мае, говорит, обещают его уже поставить. И то – давно пора уже было. В ноябре этого года исполнится 20 лет, как умерла бабушка... А на памятнике останется ещё место и для матери, и для меня. Только я не хочу там лежать, – скучно это и уныло. Если всё будут делать друзья, уважающие и готовые исполнить последнюю волю покойного друга, – пусть кремируют и пепел развеют где-нибудь над морем. Хоть, вон, над Финским заливом в Питере. Мне это будет приятнее, чем унылая яма на Ваганьково и этот новый памятник...
Перечитал вчера попавшееся в бауле, среди тетрадей, прошлогоднее мартовское письмо от моей Ленки. Год уже прошёл... И за этот год было только ещё одно письмо от неё (недавно) и одно свидание с ней – 22 июня прошлого года в тюрьме, в Москве. Её прошлогодние рисунки по-прежнему бесподобны, разворачиваешь – и как будто волна счастья накатывает... Она и в этом году, как в прошлом, написала, что любит меня и ждёт. И я её люблю, тоскую по ней, мучаюсь... Хоть бы позвонила... Грустно всё это. Жить по катехизису Нечаева, который так осуждает Е. С., всё равно не получается, – жить только ради одной революции, сознательно отказавшись от семьи и от всего личного вообще. Отказаться нету сил, и вся жизнь – лишь цепь бесплодных попыток наладить это личное счастье, что-то устроить, кого-то найти... И, увы, именно что бесплодных. Сколько их уже было, а сейчас вот – кажется, всё есть, в 1-й раз в жизни всё получилось, но – разлучила нас тюрьма, 5-летний срок... В общем, только добавляет эта любовь в разлуке мучений душевных и тоски. И ещё 158 недель, 1106 дней тут сидеть, и некуда деваться...
10.3.08. 5-00
Чувство бесконечной, непосильной, смертельной усталости. Бесконечное, мертвящее, убивающее в тебе душу и тело одно и то же. Месяц за месяцем, год за годом, – одно и то же... Вот сейчас, в 5-45, зажжётся свет, ночной дневальный раскатисто крикнет: "Подъём!!", и опять надо будет пережидать проклятую зарядку (или скорее выскакивать на улицу, если идёт какая-либо начальственная сволочь), и потом опять – делать себе бутерброды, пачкая руки в маргарине, потом идти (тащиться) на несносный, никому не нужный завтрак, который я, скорее всего, не стану есть, потом плестись назад в барак, ставить чайник... Одно и то же, одно и то же, одно и то же каждый день, и некуда деваться, нет выхода из этого замкнутого круга во веки веков... Три года ещё мне предстоит этих завтраков и подъёмов, и от одной этой мысли можно сойти с ума... Нет, наверное, – можно и эти три года выдержать, вынести, пережить, – наверное, можно... Вот только – какой ты будешь после них, пропустив через себя, день за днём, эти оставшиеся 158 недель, 158 бань, – и ты ли это будешь вообще...
И сплю я тут лишь урывками, кусочками, кое-как, просыпаюсь и встаю по 5 раз за ночь. Было бы на душе спокойно, – может быть, хоть спал бы лучше, хотя при подъёме в 5-45 какой уж тут сон... Но ни письма мои (нелегально, не через цензуру посланные), видать, не доходят до адресатов, ни дозвониться, поговорить с теми, кто мне нужен позарез, ни дождаться их звонков... Только начнёшь звонить или наберёшь и ждёшь ответа – идут "мусора", в любое время дня и ночи, и надо срочно отдавать телефон... Все усилия, все попытки что-то передать отсюда на волю, хоть те же стихи, – не срабатывают никак, не получаются. Что остаётся? – копить их здесь? Ждать ещё 3 года? Вести чисто растительное существование, есть-пить, ходить на обеды-ужины? Как все эти вот бессмысленные существа, которые меня тут окружают? Нет, я так не могу, иначе жить станет уж совсем незачем. А изоляция тут оказалась и вправду довольно плотной, – есть телефон, да, можно поговорить, но вот передать что-то на волю, помимо цензуры, тем паче для публикации – чёрта с два, и это окончательно добивает. Это тоже суета сует, и я сам понимаю, что нервничать по этому поводу не стоит, но вот – всё равно нервничаю, не могу успокоиться: дошло или не дошло то письмо, и спать не могу, и ночь насмарку, и делать ничего уже не хочется, ничего писать, раз оно всё равно не доходит, и вообще не хочется жить... Жизнь в неволе – это не жизнь, и нет сил сейчас же, не сходя с места, её закончить... Не жизнь, а сплошное, ежедневное мученье...
6-23
Что в этом во всём самое омерзительное? Не физические тяготы, нет, а – унижение. Когда твоё человеческое достоинство топчут ногами, и ты ничего не можешь сделать. Вот сейчас, только что, явился отрядник к самому началу зарядки, выгнал всех на мороз. Я-то дальше тамбура всё равно не пошёл (как и многие), но донельзя, нестерпимо унизительно – подчиняться им, покорно делать, как они велят... Потому что бороться против них в одиночку (даже в масштабах зоны, не то что государства) невозможно, а вокруг – одни рабы и трусливое быдло, к организованному сопротивлению не способное. Вот и остаётся только лишь мечтать о том, как ты вспарываешь этой офицерской мрази брюхо, отрезаешь голову, отрываешь всей толпой им руки-ноги, и кровь из порванных вен бьёт фонтанами, заливая идеально белый снег вокруг. Они заслужили это полностью, но увы – ничего этого в реальности нет, хотя и должно быть давно уже, и трусливая рабская сволочь, мразь, населяющая эти палестины – от Кёнигсберга до Курил – предпочитает подчиняться и покорным стадом выходить на ежедневную "зарядку" на мороз вместо того, чтобы просто взять – да и оторвать "мусору" голову (в самом буквальном смысле)...
11.3.08. 6-26
Тяжёлый это всё-таки диагноз, увы, – жить в стране идиотов, и трудная судьба, особенно трудная, – сидеть в этой идиотской стране ещё и зоне, где кругом сплошные идиоты, никто ни за что не отвечает и всем на всё наплевать...
Вчера сразу после отбоя что-то случилось со светом, – он вырубился, как я понял, в коридоре (в секции уже был погашен). Спать было замечательно, – не мешал постоянный свет из коридора, как обычно всю ночь (дверь ведь никто не закрывает, да и то она со стеклом). Сегодня утром выяснилось, что свет есть только частично в коридоре, сушилке (бывшей) и в туалете, работает "фаза" (розетки в коридоре), но нет света в секциях и – самое удивительное и необъяснимое – нет воды! Ладно ещё, её не бывает, когда вырубают свет во всём лагере, плюс ещё и в посёлке (воду качает из скважины электронасос). А при нынешней-то локальной и, очевидно, пустяковой аварии в одном бараке, – почему же нет воды?.. Кто ответит на этот риторический вопрос... Теперь, видимо, в завтрак опять надо будет тащить бутылку с водой в столовую, чтобы набрать там, – хоть чаю попить... Маразм, в общем, – глубокий, непоправимый и столь для этой идиотской страны характерный, что знаком мне с далёкого детства...
Ещё одна беда случилась вчера, – пришла, откуда не ждали. Опять начал болеть зуб! В прошлый раз он болел неделю или 8 дней прошлым летом на 1-й сборке, в Москве, в тюрьме, с 23 мая, сразу после отказа в кассации, с того же дня, и до 1 июня где-то. Тех страшных дней мне не забыть вовеки, – боль была такая, что я, фигурально выражаясь, на стенку лез, не мог ни есть, ни спать, ни дышать, ни думать о чём-нибудь, кроме этой боли. Вчера вдруг начало перед обедом болеть – и сразу довольно сильно, выше обычной терпимой нормы. Потом – вскоре – отпустило, и после этого временами до ночи зуб ныл тихонько, – ощущался, но сильно не беспокоил. Так же ноет он и сейчас, – хотя ещё только утро, а он уже, почти с того самого момента, как я проснулся и ещё даже не успел встать. Вот такая вот очередная беда, – похуже любых прежних. До освобождения и лечения под общим наркозом на воле – ещё три года, а здесь, – да, тут есть стоматолог, но и работает он не каждый день, да и я не вынесу никаких у меня во рту процедур, – во-первых, местный наркоз обычно плохо или совсем не действует, а во-вторых, я даже просто с открытым ртом больше минуты просидеть не могу, – сразу начинаю давиться и кашлять...
12.3.08. 6-20
Что самое омерзительное во всём этом гадюшнике, где я нахожусь? Самое, или одна из самых омерзительных вещей тут – это постоянное напряжение. Расслабляться нельзя ни на секунду – на каждом шагу поджидает тебя какая-нибудь пакость. То заползают от соседей вши, здесь их уйма – и надо каждый день, постоянно пересматривать всю свою одежду, не забывать, – а то они расплодятся, и будет вообще кошмар. То останавливаются часы, – хвалёные часы российского производства оказались вообще полным дерьмом, у первых постоянно ломался завод, а эти вот, вторые, "командирские" – регулярно встают, хотя завод ещё не кончился, – и надо, смотря на часы, дабы узнать время, не забывать проверять каждый раз, стоят они или идут. То заболит зуб – и это вообще катастрофа, потому что тут его не вылечить никак, для меня под местным наркозом – это нереально. То эти подонки соберутся всей компанией в соседнем со мной проходняке, у главного специалиста по браге – моего 19-летнего соседа с 4-мя судимостями – и начинают ночью разговаривать, лазить под шконку (соседнюю), открывать банки со "сгухой", трясти большими 5-литровыми бутылями с этим пойлом, из которых во все стороны (то есть на мою шконку и на меня) летят липкие, сладкие, жирные брызги... Не говоря уже о том, что само нахождение, обычное повседневное пребывание среди этих грубых, злобных, примитивных, неотёсанных существ, то и дело грызущихся, лающихся матом или просто дерущихся друг с другом, – это тоже мучение. Нервы напряжены до предела, и выхода нет, и это постоянно, и одна такая вот проблема (вроде вшей или зуба) лезет за другой, и ни минуты расслабления, ни минуты отдыха нет, а впереди ещё три года такой жизни...
А как дерутся между собой "обиженные", если б кто на воле видел! Маленький щуплый шкет, дай бог лет 20, со всей силы налетает и бьёт здорового, огромного, лет на 10-15 старше его дебила с нечленораздельной речью. Дебилу скоро домой, но тут он – пария, его бьют и пинают все, – и "мужики", и, ещё сильнее, – свои, "обиженные". А сам он зато отыгрывается на ещё большем парии – том самом несчастном Трусове, который тут – вообще уже абсолютно бесправное и самое забитое существо, его бьют вообще все, включая и этого вот дебила (погоняло его Шрек, так как он здоровенный и в обритом наголо виде очень похож). Старика "обиженного" тоже бьют все, кто ни попадя, за любую ерунду (скажем, предложил сигарет "блатному" шпанёнку, который при нём просил у другого "мужика" закурить и не получил ничего. В свои 20 лет он накинулся на 60-летнего, наверное, деда, – надо было это видеть, описать – слов не хватит...).
7-00
А вот сейчас хотел пойти посмотреть утренние, 7-часовые новости по ТВ (тут всего 2 канала, 1-й и 2-й), – так хрен! Блатная публика опять, как обычно, включила там DVD и смотрит – на сей раз – какие-то клипы MTV-шные, музыка слышна ещё в другом конце коридора. Тут новости-то посмотреть, узнать самое элементарное, что в мире-то делается вообще, – и то проблема!.. Да ещё и через передачу перестали спокойно, как раньше, пропускать распечатки из интернета и прессу. Те бумаги, распечатки, газеты, письма и пр., что привезла мать на свидание 26 февраля, – я так до сих пор и не получил. Свиданщица собиралась отдать их Русинову – и с тех пор его не могу застать ни я, заходя в штаб, ни мать, звоня по телефону из Москвы, чтобы эти бумаги потребовать. И ещё неизвестно, отдаст ли он их все, или в качестве цензуры сочтёт часть "крамолой", и хрен эти бумаги получишь...
8-45
О, это чувство бессильной ярости! – когда чувствуешь, что тебя буквально зажимают в угол, и пятиться уже некуда, и отступать ещё – значит перестать быть собой, и люто ненавидишь всё вокруг, их всех, кто дышит, ходит, говорит (разную пакость) рядом с тобой, – и ничего не можешь им сделать!.. Нет сил ничего изменить, ничего отстоять, и только чувство омерзения ко всему окружающему (и всем) душит, выворачивая наизнанку, до рвоты, до полного опустошения, до смерти...
Опять, когда выходили на завтрак, завхоз вякнул перед всей собравшейся толпой, что, мол, приехал какой-то "режимник", так что, мол, убирайте баулы в каптёрку. Чтобы там опять что-нибудь спёрли – вдобавок к моим, украденным в том году, двум простыням, спортивным штанам (всего 1 раз надетым) и 10 блокам сигарет (большая ценность здесь). Я пока что ничего никуда не убрал, но как отбиваться, если они всей кодлой – и блатные (в первую очередь), и завхоз, и "общественники", и просто всякая мелкая 13-отрядовская сволочь – будут настаивать и давить? "До матерного лая", как говорится у А. Толстого в "Петре I", а может быть – и до мордобоя... А "режимник", скорее всего, если и будет ходить по баракам, до нас не дойдёт – сюда вообще редко кто доходит.
Ещё одна веселуха в столовой: раньше её "локалку" (ворота в заборе, которыми она обнесена) не закрывали, и можно было после еды по одному линять в барак, – хотя, разумеется, положено всем вместе и строем. Теперь вечно торчащие во дворе столовой "мусора" велят эти ворота запирать на ключ, пока все не поедят и не соберутся. А иной раз принимаются тут же, в столовском дворе, ещё и строить по трое в колонну. Муштра...
13.3.08. 7-07
А вот сегодня с утра настроение почему-то хорошее, радостное, – вопреки оставшимся 3-м годам, вопреки очевидности, вопреки всему... С чего бы это? Может быть, потому, что вчера всё так удачно прошло, – и комиссия эта промелькнула так, что никто даже не видел, как она зашла в барак (во время дневной проверки; и баул я так никуда и не убирал); и вечером так нелепо и обидно сломавшуюся молнию на моих спортивных штанах быстренько починил Юрик – мой сосед по проходняку, заготовщик в столовой и шнырь, постоянно ставящий чайники блатным, моющий им посуду, и т. д. – неплохой парень, на воле – пьяница, видимо, запойный, а здесь – источник постоянных приколов для меня; мы с ним боремся, возимся совсем как дети, в шутку "дерёмся", – в общем, последние недели он сильно скрашивает и разнообразит моё тут существование. Нет, не все они тут – совсем уж отпетые подонки и профессиональные воры/грабители; только те, кто даже работал, а не воровал на воле, и у кого характер более-менее добродушный, не злобный (как у большинства тут), – всё равно на воле пили по-чёрному, все их рассказы о своей жизни крутятся вокруг алкоголя; ну и, конечно, существование они на воле вели абсолютно бессмысленное, – работа, дом, семья и ничего кроме, ничего глобального, абстрактного, никаких интересов, выходящих за рамки будничного, привычного уклада...
Так вот, а ещё вчера, уже после отбоя дозвонилась-таки наконец мать (целый день не получалось у неё, а я к вечеру уже начал расстраиваться и нервничать по этому поводу). И говорит, что всё нормально, – есть надежда, что с бумагами моими на воле всё утрясётся, они-таки станут доступны для публикации (в которую, правда, всё равно не очень верится); и Голубев (мой московский адвокат времён тюрьмы и суда, сокурсник Кантора) вроде бы 20 марта может наконец-то приехать (с сентября не появлялся, – ездить ему, видите ли, слишком далеко и тяжело), можно будет отдать ему всё, накопившееся за последнее время, все, так сказать, плоды интеллектуального труда моего, единственная отдушина и единственный смысл моего здесь бессмысленного существования... Конечно, на самом-то деле ничего хорошего нет, и мерзость этой жизни в неволе в ближайшие же часы, даже, может быть, минуты не замедлит проявиться (вот сейчас переться на завтрак в столовую, а там опять начнут строить в колонну по трое и не выпускать, суки!..), – но вот встал с утра – и вроде бы, кажется, всё хорошо; весна, не холодно, снежок, и вчера всё удалось, и на душе – какая-то наивная, глупая радость...
20-07
Рано обрадовался. Эта сволочь Голубев, сейчас сказала мать, уже не хочет ехать сюда 20 марта, а только 20 апреля или уже в мае. Пошёл на попятный, короче. Глупо это всё... Завис я тут, короче, без возможности что-то серьёзное передать на волю. Не смертельно, конечно, но обидно страшно... А пакостей сегодня никаких серьёзных, к счастью, не случилось. И даже хорошая мысль пришла: эти вот "Марши несогласных", эти тучи ОМОНа, на них сгоняемые грузовиками, заблокированные улицы... Вот бы под такой "марш" выбрать крышу или окно – и туда, где гуще всего скопление ОМОНовских грузовиков, пару выстрелов с крыши из гранатомёта, а лучше – из двух-трёх одновременно, залпом. Или хотя бы автоматными очередями – по этим тварям, сгоняемым избивать безоружных демонстрантов...
14.3.08. 12-32
Господи, сколько буду ещё жить, – до конца дней, наверное, не забуду это унижение: баня! Лагерная баня... Выходить, как сегодня, из барака пораньше, за полчаса до основной массы зэков, и, едва ли не крадучись, осторожненько идти в неё – прямо по "продолу" мимо бараков, потом за угол, к воротам, потом между двумя воротами мимо столовой, – всё время напряжённо вглядываясь вперёд, за угол, и вертя по сторонам башкой – нет ли "мусоров". Ходить по одному, без "общественника", тут запрещено, в баню, столовую и т. д. (и обратно, соответственно) – только с "отрядом", а отряд, хоть и инвалидный, – в баню бежит очень даже резвенько, только успевай, и когда я – одним из последних – захожу "с отрядом" в баню – эти суки уже позанимали все лавочки для раздевания, крючки, не говоря уж о "лейках" (их всего-то 19, а в отряде только в нашем под 100 человек, а в остальных – под 200). Это унижение – раздеваться-одеваться под ругань зэковской уголовной мрази рядом, успевшей раньше меня занять лавочку, как и ждать по полчаса освобождения "лейки", чтоб помыться, – уже было мною испытано неоднократно. Тоска от этого только густеет, усиливается, – как и в те первые времена, когда приходилось есть сечку на завтрак. Теперь вот не приходится, слава богу. А с баней – потому и стал я теперь выходить пораньше, и теперь вот это новое унижение... Революционер, блин, бесстрашный рыцарь, герой-подпольщик, – тихонько, незаметненько, чтобы только не нарваться на "мусоров", не заработать взыскания, украдкой пробирающийся в баню! Тьфу, блин!.. Смешно и противно, ей-богу! Мечтать в душе убивать их, упиваться их кровью – и трусливо оглядываться по сторонам на лагерном "продоле", чтобы только добраться до бани... За это ОНИ (не только все эти местные макаревичи-русиновы, а вся Система в целом) должны будут когда-нибудь заплатить, причём по полной программе, и расплата эта будет страшной...
А вчера ночью, уже после отбоя, вдруг дозвонилась мне Маня Питерская. Я не ожидал, – думал, это Е. С., которой набирал незадолго перед тем, до проверки ещё, – и как будто тёплая, захватывающая волна хлынула и залила сердце, когда я услышал: "Привет, это Маня". Ближе-то единомышленников, пожалуй, у меня нет во всей нашей большой "тусовке" политической, да и вообще в стране. Говорили мы с ней почти час, сам факт этого разговора греет мне душу до сих пор ещё, – но новости её, увы, были неутешительны. Оказывается, какой-то серьёзный раскол случился у чеченцев, – Закаев теперь премьер и не признаёт президента Умарова почему-то, – а я и понятия об этом не имел. И узнать подробности негде и не у кого, – разве что у Е. С., если она захочет рассказывать об этом. В российской оппозиционной тусовке тоже всё глухо, безнадёжно, хотя Маня и говорит, что есть всё же люди, с которыми можно работать. Но я-то их не знаю в любом случае, – как-никак, 2 года вне этой среды, вне контекста... В Питере судят каких-то людей за покушение на Матвиенко, – а в "официальной оппозиционной" прессе типа "Новой газеты" об этом ни звука. Да и у самой у неё, как она говорит, была идея "свалить" в ту же Украину, где сейчас Рауш и где был и я в 2004... Надеюсь, всё же она не "свалит", доведётся ещё поработать нам вместе, может быть, – но всё равно грустно. Ведь она молодая совсем, активная, экстремальных убеждений придерживается, наподобие моих, даже ислам вроде бы приняла, – и всё только для того, чтобы свалить?.. На улице весна, тепло, всё тает, – только срок мой всё не уменьшается, и на душе – тоска...
А с текстами моими на воле – тоже, по-видимому, ничего не делается, сколько я ни прошу, ни строю планов и схем, ни выслушиваю обещаний. Ничего не делается, не передаётся ни от кого никому, не публикуется – и это тоже символизирует тщету, суету, бессмыслицу и безнадёжность всей этой жизни и всех усилий...
15.3.08. 6-20
Только что, к началу зарядки, заходил Макаревич. Все повыскакивали, естественно, чуть не бегом. На улице уже тепло, лужи, весна, – хоть не такая тоска стоять на этой зарядке. Обошлось всё тихо, спокойно, ни на кого он в этот раз не орал (фантастика!), даже спящих не будил, и к середине зарядки уже ушёл (все – тут же обратно в барак, я – первый). Но пока он – на выходе – стоял у крыльца барака и с кем-то разговаривал, – я смотрел на него пристально, на его камуфло и тельняшку, – и одна, только одна-единственная мысль жгла и концентрировала всё сознание: вот сейчас бы, и прямо здесь, в этом дворе, в локалке, взять его всей толпой – и разорвать на клочья, оторвать голову, руки-ноги, уничтожить его! На это хватило бы минуты, не больше...
Командовать привык толпой рабов -
И сгинул.
Порвали в клочья – вот и вся любовь!
С почином!
13-45
Люди коварны, двуличны, лицемерны, подлы, хитры и ни на кого, как понимаешь с течением жизни, нельзя положиться, никому нельзя полностью доверять. Вот, казалось бы, есть друзья – а что с них толку? Они все норовят помогать мне так, как ОНИ считают нужным, а не так, как я прошу, а иначе – устраняются, и им плевать на меня, все заняты своими делами. И оборотной стороной самых дружеских и любовных чувств, самых пламенных их изъявлений – со временем часто оказывается лицемерие и безразличие...
15-25
Постоянные драки, постоянный мордобой и грызня. То "обиженные" дерутся между собой, то блатные, то блатные же бьют "обиженных"... 2-3 человека одновременно с синяками. Жестокость и злоба, – это не люди, а зверьё, хотя звери-то как раз редко бьют или кусают себе подобных... Подонки, а не люди, мразь, отребье рода человеческого.
16.3.08. 17-55
Уже настоящая весна. Днём на улице совсем тепло, даже в лёгком осеннем шарфике мне жарко. Утром светает ещё до подъёма, – правда, пока незадолго. И сейчас вот на улице ещё светло. Скоро, увы, опять придётся перестраиваться на летний уклад жизни – и всё лето опять жить здесь, и бабье лето тоже, и осень – до следующей зимы, и всё опять по кругу... Надо будет, как потеплеет окончательно и можно будет снять телогрейку, отдать её как следует выстирать – и узнать, можно ли утеплить к следующей зиме синтепоном (из второй, новой моей телаги), убрать светлые полосы, вшить карманы внутрь и т. д. Эта зима была тёплая, но даже тёплой зимой сильных продувных ветров эта одежонка не выдерживает, её продувает насквозь. Надо утеплять, – следующая зима может быть (и наверняка будет) страшнее этой.
...Единственная отрада – стихи. Они у меня слабенькие, конечно, хиленькие, не профессиональные, но душу радуют, особенно когда получаются более-менее хорошо. Сегодня вот 2 маленьких, по 12 строчек вдруг как-то сами собой написались. А в сборнике Некипелова – за 16 марта 1974, замечательное стихотворение, написанное в одиночке Бутырской тюрьмы... Тоже был март, солнце, капель, пронзительная свежесть и свет разлиты в воздухе... Я это всё видел прошлым мартом через решётку 509-й хаты в Москве. Как заманчиво это было через щель открытого – до упора в решётку – окна!.. Сейчас, когда можно свободно выходить на волю, видеть небо и трогать снег, – ощущения уже не столь романтические. Да, весна здесь, в зоне, не очень-то и ощущается, – по крайней мере, мной. Солнце, лужи, – всё на месте, но не ощущается радость, душевный подъём, обычный для весны. Всё отравляет постоянное, неизбывное ощущение неволи, и эти камнем на душе лежащие 3 года...
17.3.08. 12-33
Дрожь омерзения, отвращения ко всему на свете – и к себе, и к друзьям, на которых нельзя положиться, и ко всему миру, и к этой дурацкой жизни. Все мои заботы, волнения – дойдут ли письма, отдаст ли Е. С. бумаги, опубликуется ли что-нибудь, и т. п. – всё это "суета сует и томление духа". Ничего не опубликуется, это уже ясно как день, – никому там, на воле, ничего не нужно, всем всё пофигу. А ещё они, блин, "за меня боятся", – чтобы меня, упаси бог, "на 20 лет не посадили", как кто-то сумел запугать мать... А Майсурян ещё писал мне, – мол, "это как с креста проповедовать". Да, как же, – попроповедуй тут, попробуй... Глухая стена в ответ на все усилия. Тем более, что забрать, набить, послать по электронной почте, найти поиском в компьютере – всё это для матери моей слишком сложно, чтобы она могла толком передать и объяснить, а кроме неё – не через кого. Так что предстоит ещё 3 года жить тут чисто растительной жизнью – есть, пить, спать, выходить на проверки... Жить вообще без всякого смысла, короче говоря. А для себя, без выхода наружу и публикации, я тут могу писать всё, что душе угодно...
18.3.08. 8-40
День начался весело: к завтраку в столовой не дали хлеба. Мне-то он не нужен, – к завтраку моему в бараке осталась вчерашняя обеденная пайка; и сам хлеб этот – кислый и противный донельзя (дают только чёрный, белый же можно по 9 руб. буханка купить в ларьке). Но всё же для многих это – единственный доступный хлеб, в ларьке есть деньги далеко не у всех (и даже те, у кого есть, далеко не все берут там хлеб). Так что зэки были сильно недовольны.
А вчера, уже после отбоя, завхоз крикнул (откуда-то из коридора, то есть именно крикнул), что завтра (то есть сегодня) с 9 утра до 4-х дня не будет света, так что запасайтесь водой. И мы с Юриком – заготовщиком и моим соседом, который меня развлекает своей весёлой вознёй – подорвались и пошли наливать водой кучу литровых пакетов из-под сока, которые я покупал в ларьке и, выпив сок, по совету соседей, специально оставлял именно на этот случай. И не зря: пришла весна и, видимо, опять тут, в этом проклятом Буреполоме, начинаются отключения света на весь день, бывшие всю прошлую осень, до начала зимы. Сезонное, блин, явление!.. А вместе со светом отключается и вода, так как её качает из скважины электронасос. Маразм, блин! Страна идиотов... Причём это отключения плановые, не аварии, раз о них известно накануне. То ли той осенью столбы меняли, то ли ещё что, – но зачем и почему эти отключения, никто не знает, и приходится мыкаться в потёмках по бараку. Да, ещё одной живописной подробностью той осени (и нынешней весны, видимо, тоже) были постоянные костры в локалках, на которых, сжигая разломанные табуретки, нарды, куски щитов и т. п., зэки кипятили себе воду на чифир. Идёшь – и все 6 бараков дымят кострами, везде в кружок сидят эти уродцы у костерков...
Радость: вчера вечером Е. С. успела сказать, что на сегодня договорилась встретиться с Сашей Майсуряном, отдать ему мои бумаги. Дай бог, не сорвалась бы эта встреча!.. Телефон быстро отняли из-за идущих по баракам "мусоров", больше ничего я узнать не успел, – но, может быть, всё же не напрасны были мои душевные мучения, нервы, переживания. Может быть, отсюда всё же удастся что-то донести до мира...
14-50
Как обидно, что самый близкий, самый понимающий ещё недавно, ещё полгода назад человек, – теперь не понимает, и использует моё беспомощное здесь положение для цензуры... Е. С. так и не встретилась с Майсуряном – говорит, встреча сорвалась, но что-то подозрительно, что всё время встречи на тему отдачи этих злосчастных моих бумаг срываются... И отдавать их она не хочет, и пытается отговорить от этого дела меня, – но и сама ничего не делает из того, что обещала и собиралась делать после отказа в УДО... А я, – ну что я могу? Настаивать? Да, я, конечно, буду настаивать, но для этого надо поговорить с Майсуряном, а это – большая проблема здесь. Самое-то обидное – что ссориться-то с Е. С. я абсолютно не хочу, но если настаивать, то это неизбежно; но и отступать я тоже не хочу, – хватит уже уступок! Нет, это не самое, САМОЕ обидное будет – если ссора случится, тексты будут отданы и доставлены по назначению, – и всё равно не будут напечатаны! Все усилия и волнения – зря... Предчувствие и привычка готовиться к худшему мне подсказывают, что так и будет.
...Писал-писал – а кошка Манька, сидевшая рядом, пошла – да и уселась (улеглась, точнее) прямо на этой вот тетради...
Что ж, – пока придётся учиться публиковаться через жопу. Причём в буквальном смысле. Текст мелкими буковками занимает 3 тетрадных листа; они скручиваются тугой трубочкой, обматываются нитками, обматываются кусочком полиэтилена – и засовываются поглубже в задницу. В тюрьмах и мобильники так носят, неужто я статью на 3 листка не пронесу? Скрутил пока чистые листы, попробовал, – нормально. Не выпадет даже при приседании, надеюсь. Только вот вытаскивать потом трудновато, не ухватишь пальцами. Это – в заду, стихи – в памяти. Пронесу!..
19.3.08. 8-00
Опять "мусора" строили отряд в "локалке" столовой после завтрака. Один – маленький и особо наглый – ещё и говорил, что, мол, "это ваша обязанность – построиться по первому требованию администрации". Представляю, как бы он удивился, если бы вот подойти к нему прямо здесь – и сказать, что вот лично моя, например, обязанность, – это всех таких вот, как он, кто носит эту форму и служит этому государству РФ, убивать. И как я мучаюсь, что не могу пока эту свою обязанность как следует исполнять...
Навязчивая идея: не просто убивать их толпой тут же, в "локалке", а конкретно отрывать голову. Сперва несколько человек (другие несколько его держат) просто берутся за его башку руками – и поворачивают её на шее назад, так, чтобы шейные позвонки захрустели вовсю. Это именно то, что называется "свернуть шею". Интересно засечь, на какой секунде он умрёт, на сколько его хватит. Думаю, ненадолго. Потом – уже мёртвому – голову ему толпа просто отрывает (надеюсь, сил-то у целой толпы на это хватит?) и бросает на землю. Будет ли хлестать кровь из порванных артерий, или нет? – ведь сердце её уже не гоняет, это уже труп... В общем, всех, кто носит форму, имеет чин, звание и состоит на госслужбе РФ – я лично, своими руками мечтаю убивать, отрывать головы, рубить топором на куски, расстреливать в упор. Очень надеюсь, жизнь ещё даст мне этот шанс, даст возможность отомстить за нынешнее унижение. Сколько у нас всего вместе личный состав МВД, ФСБ, Минобороны, СВР, ВВ и т. д.? Больше миллиона, это уж наверняка. За каждый день этих 2-х лет, мною уже просиженных, я считаю вполне законным, адекватным и заслуженным уничтожать ежедневно по 5 тысяч (минимум) этой государственной сволочи. Я бы и своими руками, из пулемёта крупнокалиберного, не погнушался бы выкосить эти 5 тысяч, да хоть и весь миллион офицерья, чекистов, ментов, прокуроров и пр. – жаль только, нет пока такой возможности. Очень прошу Судьбу и очень надеюсь, что в жизни ещё у меня эта возможность будет. А иначе – ЗАЧЕМ, собственно, вообще я живу?
12-45
Избиение в раздевалке толстенным дрыном Шрека – того самого уродца – "обиженного", полуживотного, с затруднённой речью и явно умственно отсталого, уже под 40 лет. Украл он у соседа по бараку пакет с майками и трусами, а до этого, по словам того же соседа, – возможно, и новый кипятильник, неожиданно пропавший, пока все ходили на обед. Но непосредственным поводом, как говорил один из инициаторов расправы, было то, что Шрек перед этим подошёл к кому-то из молодых ребят-"мужиков" (то есть рангом выше его в этой омерзительной кастово-иерархической системе) и попросил: "сделай-ка мне кипяточку". Избивал его сперва блатной из самих же "обиженных" (аристократия касты неприкасаемых, так сказать; среди просто блатных они точно так же бесправны, как и вообще все "обиженные", и потому-то, должно быть, к своим жестоки до безумия, до садизма). Дрын для этого ему прямо в момент избиения вручили "обычные" блатные, а кое-кто из них потом ещё добивал Шрека (уже не оравшего, как при битье палкой, в полный голос) ногами. Зажали в углу и избили, короче... Одни животные избили другое. Хорошо хоть, скоро этому бедолаге домой, – 21 апреля.
Закрыли в ШИЗО Юрика-заготовщика – того самого моего соседа, с которым мы последние недели постоянно возились, смеялись, в шутку дрались и т. д. Закрыли ещё того уродца – соседа с другой стороны, – который был тут "главным по браге" и не давал покоя ни днём, ни ночью. Хоть дней пять отдохнуть от него, – и то счастье. Закрыли ещё и того маленького, но жутко задиристого "обиженного", который не так давно тоже избивал Шрека – за непочтительный тон, грубо говоря. Кроме "бражника", попавшегося в день шмона отряднику с канистрой браги в руках, остальные виноваты только в том, что не вставали по подъёму (5-45! Совсем охренели, суки, в такую рань поднимать!) или спали днём.
1196 дней осталось, 157-я неделя идёт моего заключения. Не вырваться мне отсюда. Тоска...
20.3.08. 22-15
Подонки, ей-богу! Народ подонков и рабов, – здесь это видно очень хорошо. А Е. С. ещё советует делать окружающим как можно больше добра. Делал: раздавал тут нуждающимся, из тех, что поприличнее и не такие наглые, сигареты (тут вечная проблема с куревом). Доставал, когда подходили просить, прямо у них на глазах, из сумки, висящей над изголовьем шконки, не прятал, не скрывал, откуда беру. Так вот, – прихожу сейчас с вечерней проверки – а этот пакет висит, явно вывернутый со своего места, явно лазили в него и на место не потрудились заправить. Заглядываю внутрь, – точно, одного пакета с сигаретами (всего их было 2) уже нет! То есть, это мог сделать только тот, при ком я их доставал, тот, кто точно знал, где они лежат. Им делаешь добро, а эта мразь потом как ни в чём не бывало у тебя же и ворует...
21.3.08. 10-54
Всё, кончилась лафа – в баню поодиночке больше не пускают! Пошли было вдвоём с Сапогом в половине десятого, – но не пропускает СДиПовский "нулевой пост" у бараков. Завхоз вчера составил и подписал у Макаревича список на "свободный ход" по зоне; а когда я, узнав об этом, зашёл к завхозу, – 5 минут, как вернулся мой сосед, занесённый в список, и рассказал, – так завхоз уже говорит, что список успел отдать. Врал, скотина! – это ясно, хотя ничего плохого я ему не сделал. Напиши, говорит, заявление и дойди до Макаревича. Так что пришлось с этого "поста" переться назад в барак, – хорошо, что, как вернулись, один из "общественников" повёл кого-то куда-то, и к нему пристроились сразу несколько человек – в баню. А то бы – как обычно: ни встать, ни сесть, ни раздеться...
А с какой мразью и падалью приходится жить в одном бараке, под одной крышей, – просто не описать словами. Прихожу сейчас из бани, собираюсь вешать сырые полотенца сушить, – на раме верхнего яруса шконки у меня натянуто было для этого 2 "верёвки" из толстой капроновой нити, очень здесь ценимой. Просто не из чего было в тот момент верёвку сделать, кроме этой "капронки". Так вот, оказывается, одной нитки уже нет – перетёрли и оторвали, остались только те кусочки, что с двух сторон были привязаны к раме шконки, со следами перетирания на них...
Воруют нитки, сигареты, воруют в каптёрке вообще что угодно из баулов (10 блоков сигарет и новые спортивные штаны у меня. Да, ещё ведь и 2 простыни в фабричной упаковке!) и т. д. и т. п. Подонки и мразь. Вот он, хвалёный русский народ-богоносец, – только напиться да стибрить, где что плохо лежит. Неисправимая никакими "реформами" генетическая мразь.
Солнце. Весна. Тоска. Сегодня ровно 2 года, как арестовали. Как раз где-то в это время, в 11 утра или чуть позже, они в тот день и пришли. Точнее, сперва пришёл один... Осталось ровно 3 года сидеть, и деваться некуда. Только яростные, беспощадные планы мести вынашивать этой проклятой стране, и молить Судьбу, чтобы когда-нибудь хоть малую часть их удалось привести в исполнение...
23.3.08. 8-40
Опять весна на белом свете... Дикая тоска. 3 года ещё сидеть, – и не всегда, не в каждый час каждого дня эта мысль присутствует в сознании, понимается ясно и отчётливо. А когда вспоминаешь, когда вдруг открываются глаза и приходит это вот ясное понимание – тогда охватывает тоска...
И по Ленке моей тоскую я опять, опять всплыло во мне это томящее, безнадёжное, горькое чувство, эта боль безысходности... По Ленке, по зайцу моему пушистому, любимому, ненаглядному моему зайчику... Всё время вспоминается почему-то, как я ходил к ней – и из дома, и от метро "Бибирево", по Плещеева, всё до того же перекрёстка; и пройти этот путь – как будто целую жизнь прожить, столько там шагов, мыслей, автобусных остановок; и та памятная лестница возле "Зари"; и сугробы, моря талого снега весной в конце Плещеева, на том же перекрёстке, там, где летом газоны (целые луга) с травой... Столько всего вспоминается, – как-никак, 4 года я ходил этими дорогами, почти каждый день ходил... Горькое, щемящее, тоскливое чувство, что больше этого уже не будет никогда; что мечта вернуться туда – на эти улицы, ступеньки, дворы, под это хмурое небо, в эти навсегда прошедшие, канувшие дни, – абсолютно недостижима, и только в памяти будет саднить ещё долго от этих всплывающих не вовремя, нечеловечески ярких и реальных картинок. Как будто замедленные кадры – из фильма о собственной прошлой жизни. Потерянный рай, в который, как устроено в этой жизни, уже нет возврата...
11-35
Маленькие радости здесь, впрочем, тоже бывают. Ребята собрались во 2-ю годовщину моего ареста, провели на Лубянке пикет на эту тему. Да ещё и дозвонились мне прямо оттуда, удалось поговорить сразу с 4-мя или 5-ю людьми. И, кстати, из этих разговоров случайно (!) вдруг выяснилось, что дошло одно из моих "нелегальных" писем – с текстом про Косово. Обещают даже опубликовать где-то в апреле, – хотя я, как всегда, сильно в этом сомневаюсь. Дошло-то оно дошло, это радость, конечно, – но до сих пор не дошёл отправленный Е. С. вместе с этим письмом кусок дневника. Если пропал – будет жаль, конечно, хотя теперь можно быть уверенным, что его как минимум отправили. А 2-й канал, который и найдён-то был не мной, а мне как бы вскользь предложен, – видимо, оказался провокацией, те 2 письма так и не дошли до сих пор. Счастье ещё, что там не было ничего невосстановимого.
Да, а накануне, 20-го, пришло наконец-то письмо из Латвии, от одного из моих читателей в "ДДД". Почему "наконец-то"? Потому что сколько раз я их вспоминал за 2 года, и написать ещё летом 2006 года просил по электронной почте, и адрес давал, – всё тщетно! А тут письмо, да ещё в таких хвалебных выражениях составленное, с такими словами о признании и восхищении мною, что обалдеть просто!..
24.3.08. 6-22
Как и всегда, по понедельникам, пришлось выйти на зарядку (сейчас только что закончившуюся). "Макар на продоле!!!" (Макаревич), "Наш отрядник на продоле!!!" – истошные крики и топот множества бегущих (к выходу) ног... На улице за ночь выпала куча снегу, тропинки по двору уже протоптаны, но всё равно – в тапочках и носках на таком снегу некомфортно, но так и выходит большинство (а мне вообще эти проклятые ботинки одевать и шнуровать, – как раз до конца зарядки...). Никто, разумеется, "упражнений" под музыку, играющую из динамика, не делает, все просто стоят толпой. Уже не холодно, и выйти, в общем-то, не трудно, – но если б кто знал, до чего это унизительно – срываться и выбегать скорей, заслышав о какой-то мрази, которой морду набить и ногами по почкам отпинать – самое то было бы по их заслугам, характеру и профессиональным привычкам ("командовать привык толпой рабов – и сгинул..."). А в результате – отрядник дошёл до нас только к концу зарядки, к 11-му упражнению, "контролёры ушли с продола", до нас вообще не дойдя, а "Макар" где-то на 12-м или на 5-м и до нас, может быть, ещё дойдёт, но попозже – минут через 10, через 20, или ещё позже, и проверять... Нет, пока писал – стрёмщик крикнул сей момент, вот только что: "Макаревич ушёл с продола!". Унижение, стыд и позор, и неохота жить...
25.3.08. 9-05
Вот сейчас на длительную свиданку... Не звонят что-то, не зовут. Сижу и нервничаю, как всегда. Ещё не поздно, ещё могут позвонить – но нервы всё равно не унять... Поехали мать и Женя Фрумкин. Е. С. вчера проводила их (точнее, Женю) на поезд. Должно быть всё нормально. Крушений поездов, судя по утренним новостям, вроде не было. Сижу, учу ещё раз свои старые тюремные стихи, – чтобы отдать их матери, если всё ОК будет с ручкой и бумагой, – и всё равно в душе нервничаю, не могу успокоиться... Скорей бы уж!..
28.3.08. 8-55
Ну вот и прошло оно, очередное длительное свидание. Была и ругань, и нежность, и волнение, и торжество... Меня выдернули из барака и завели на свиданку последним, почти в 12 дня, когда всех остальных уже развели по комнатам. Я смог легко и непринуждённо пронести и отдать матери все тексты, какие хотел. Даже не ожидал такой лёгкости. Плюс написал ещё там целую тетрадь стихов. Большой поллитровый "бокал", привезённый мне для питья чая ещё месяц назад, вроде бы разрешённый Милютиным и валявшийся с тех пор где-то по начальственным кабинетам, увы, вернули назад, – разрешение, оказывается, было дано непонятно на что, он думал, что там 2 маленьких чашки, а не 1 большая. Я хотел было подсунуть его незаметно в баул, когда сдавали передачу, но эти твари контролёрши, принимавшие её (точнее, одна из контролёрш), заметила и вернула его. Так и придётся пить чай из неудобного маленького стаканчика.
А в общем-то – тоска, конечно. Как будто выходишь или входишь в дверь дома свиданий – и попадаешь в другую реальность, в другой мир. В одном – мать с её заботой и любовью, приветы от друзей и пр.; в другом – бессмысленные и злобные существа, абсолютно тебе чужие, среди которых и по укладу которых ты вынужден, приспосабливаясь, жить месяцы и годы. Жестокая, нелепая жизнь, проходящие впустую дни, месяцы, годы, нелепое и бессмысленное существование. А где-то есть дом, и знакомый двор, и вид из окна, родной до боли, – и когда приезжает мать, всё это, родное и до поры забытое, словно обрушивается на тебя водопадом, и ты чувствуешь себя вроде уже почти дома, а потом вспоминаешь, что уже завтра тебе опять возвращаться в ненавистный барак – как на другую планету, стоит только открыть дверь и пройти несколько метров...
В общем, горькую радость, надежду и тоску порождают эти встречи, эти свидания. Ждёшь их, ждёшь, считаешь дни, – а оно пролетает мгновенно, утекает, как сквозь пальцы вода. Мать прощально машет мне рукой из открытой двери здания свиданий, я машу ей от вахты. Остаётся в душе только грусть и тоска о бессмысленно проходящей жизни...
11-15
Вот уже и баня прошла, а я всё никак не могу успокоиться с утра. Мать уезжает домой, а я остаюсь здесь... Вроде не было у меня такой тоски после длительных свиданий ни в октябре того года, ни в январе этого. А тут вдруг как переклинило... Почему? Сам не знаю. Может быть, это весна так действует, – яркое солнце, почти сошедший снег (кроме газонов, где за зиму скопились сугробы), ручьи талой воды и жирная грязь на всех дорогах и тропинках зоны. Через три дня апрель. Это лучшее время года. Третий раз уже я проведу его в неволе, – первый раз была "Матросская тишина" в 2006-м, потом – 509-я хата "пятёрки" в 2007-м, а вот сейчас – зона... Пусть тут видно небо и полной грудью вдыхаешь весенний воздух и свежесть, – но радости нет. Нет того огромного душевного подъёма, который всегда бывал в конце марта и в апреле, на фоне ручьёв и грязи. Вспоминается 17 апреля 1982 (или 1983-го?) года – мы с матерью идём в школу, ещё 655-ю, а тротуары уже просохли, и на деревьях уже молоденькая зелёная листва. Или март 1999 – тот вечер, когда я дождался-таки (или кто-то позвал, не помню) Машу с её тогдашней работы, она вышла на крыльцо, мы коротко поговорили – и вот я уже, счастливый, шагаю по красногорским дворам, сквозь непролазную грязь, к станции... К чему все эти воспоминания? Тогда тоже было тяжело (собственно, легко-то никогда и не было), но была радость, было солнце, была удача этого, текущего момента (в 99-м) и надежда на лучшее будущее. А здесь? Лучшее будущее будет только через три года, – нет, sorry, и этот срок вот уже на целую неделю уменьшился. Через 2 года, 11 месяцев и 3 недели я освобожусь отсюда, – тоже весной, и вот это-то и будет настоящая радость, главная в жизни, самая яркая весна, – ярче, наверное, чем даже та, 1997 года, когда мы гуляли с Динкой по весенним лужам, а потом так нелепо и так жестоко всё кончилось... Это и будет счастье, да, – уезжать по этим весенним лужам и рассветной свежести отсюда, из опостылевшего, проклятого Буреполома. Хотя, конечно, это всё эмоции, а по здравом размышлении – ничего хорошего не ждёт и на воле, кроме пустоты вокруг, и в душе, и общей неудовлетворённости жизнью...
А пока что – хочется просто домой, но нет выхода, и снова ты здесь, в мерзком бараке, среди мерзких тварей и их наглых ухмылок, хамства и мата, злобы и бесконечных перебранок и драк... Хочется домой, и нет уже сил здесь сидеть. Нет, конечно, сломить ИМ меня не удастся никогда, я так и написал этому латышу, Гедроицсу, и ни о чём я не жалею, и мечтаю только об одном – бить их, стрелять, жечь и взрывать, – само это государство, все его учреждения и всех, кто ему служит. Есть вещи, которые можно смыть только и исключительно кровью, больше ничем. Позор 5-летнего заключения в лагере, среди уголовного отребья, позор этого плена, рабства и безмерного, глобального, чудовищного унижения моей души, затоптанной их грязными сапогами – можно смыть только кровью всех этих "мусоров", вертухаев, прокуроров, чекистов и пр. и пр. Поэтому необходим террор, – тем более, что других средств заставить Систему услышать её оппонентов давно не осталось. Но – ...
Но как бы убеждён и твёрд ни был человек в своей правоте и в своих методах, – но он всё равно всего лишь человек. Думая о мести и вражьей крови, – он всё равно остаётся тем маленьким пацаном из вот этого вот двора, где он вырос, где гулял с родителями ещё дошкольником, и куда он теперь никак не может вернуться, – не пускают. Оттого и тоска, – ни отомстить ИМ нет сил (и не будет, видимо, в обозримом будущем), ни просто домой, в родные стены нет пути... Куда податься? К чему прилепиться душой? В чём найти утешение и опору, откуда черпать силы, чтобы всё это день за днём переносить? Даже если это кончится и не через 3 года, а раньше? Я не знаю, и просто, элементарно ХОЧУ ДОМОЙ, а меня не пускают, и от этого тоска...
14-08
Паршивые вымогатели! Как увидали, что принёс большой баул с передачей, – сразу побежали, один за другим: дай пачку сигарет в долг (разумеется, без отдачи, как уже было не раз); дай "на выход" блатных мразей из ШИЗО, – сигарет, кофе, чая, колбасы, консервов, шоколада, – в общем, всё, что есть, – всё им отдай!.. Разумеется, об этом не может быть и речи, – тем паче, что мне, во-первых, и есть самому надо, и сигареты за стирку отдавать; во-вторых, этим подонкам даёшь – а они у тебя же и воруют, все остатки сигарет разворовали из моего розового пакета, висящего над шконкой.
17-35
Не успел дописать предыдущее, – после обеда сразу же подошло ещё одно блатное чмо с вопросами на тему: ты пойдёшь в ларёк? – А что? – Купи на общее чаю, или сигарет, пачек 5. Вымогатели вонючие!.. На "общее" (блатоте в карман, а не для тех, у кого и впрямь ничего нет) вытрясли из меня ещё 55 рублей на сигареты, – в дополнение к 150-ти, вытрясенным только в прошлую пятницу... А не будешь давать всей этой мрази деньги, жратву, сигареты и пр. – так они обрубят тебе пользование телефоном, придётся сидеть без связи. Один из них, малолетний омерзительный сучонок, так и сказал однажды напрямую. Вымогатели и шантажисты, привыкшие неисправимо везде и всегда жить за чужой счёт...
29.3.08. 16-55
Вернулся из ШИЗО тот юный выродок и дебил – мой сосед по проходняку слева, главный делатель браги в бараке. Уже (трёх часов не прошло, сразу после обеда) трясёт прямо рядом со мной своими огромными бутылями с этим вонючим пойлом. Заодно трясёт и мою шконку.
30.3.08. 13-40
Сидеть, быть в неволе – и так-то омерзительно и тяжело, а тут ещё – сидеть с уголовниками, среди них, в их мразотной среде!.. Боже, как же я их всех ненавижу, – этих выродков, это быдло, этот сброд! Гораздо сильнее, чем "мусоров", – те хотя бы формально придерживаются каких-то писаных норм и правил, а не "понятий". Да и заодно они – те и другие. Но не среди "мусоров" живёшь, не они сидят на соседних шконках и "чифирят" на твоей. Не они внаглую воруют у тебя сигареты из пакета на шконке... Нет, такие "экскурсии" в самую, так сказать, "народную гущу" очень полезны – после них окончательно умирают все "народнические" иллюзии (если были; а у меня-то их давно не было и на воле), и никогда уже этому народу не будешь желать ничего хорошего, и верить, что дай ему всё, жратву, работу, халявную водку – и он станет добрым, хорошим, перевоспитается, перестанет воровать и топтать тех, кто слабее... И никогда уже не сможешь нигде выступать "от имени народа" или "за народные интересы", если ты сам – приличный человек, и будешь всегда чувствовать непреодолимую (пусть и прозрачную) стену между собой и этим быдлом, которое тут, в лагере, открыто старается навязать тебе свои порядки кулаком, а на воле использует для этого думу, президента, полицию, ФСБ, РПЦ, цензуру и т. д... Мразь на мрази; это не народ, а просто сброд. Сброд пьяниц, садистов, воров и грабителей.
...И среди этих выродков мне осталось сидеть ещё ровно 155 недель, 1085 дней. 155 бань, как тут говорят. Конец срока – "никогда", – ещё одно здешнее выражение. В самом деле, через всё те же нескончаемые 3 года – это то же, что и никогда...
14-03
После погружения в эти сточные воды – уничтожение уголовного мира делается навсегда, на всю оставшуюся жизнь такой же насущной, неотступной задачей, как и уничтожение государства российского.
"Мы живём, зажатые железной клятвой"...
16-15
Один, другой, третий, – уходят они домой. По УДО или по концу срока, – уходят... Вот и завхоз, маленький горластый уродец, выгонявший по утрам на зарядку, – уходит в пятницу, сам сейчас сказал. Прошёл, значит, УДО... А ты сиди здесь, парься, ещё 3 года... Будь всё проклято! Взять бы, да и поджечь этот проклятый барак, чтоб синим пламенем горел вместе с уголовниками; или бомбу сбросить бы на весь этот грёбаный лагерь!.. Не сидеть тихо-смирно – а устроить им тут ад на земле, апокалипсис в пламени и дыму; помирать – так с музыкой!..
21-54
Зато теперь я знаю – в самом буквальном смысле! – что значит выражение "дрожь омерзения". Только что, после вечерней проверки, на которой вокруг меня стояли одни блатные (так совпало, что ни один более-менее нормальный рядом не встал, только "братва"), когда толпа начала расходиться, меня вдруг действительно охватила сильная, крупная дрожь, всё тело начало трясти. Продолжалось это несколько секунд, и, поскольку я, трясясь, продолжал идти по деревянному настилу, где строятся для проверок, – то в какой-то момент, не заметив, запнулся за одну из торчащих досок насквозь прогнившего настила – и упал плашмя на живот! Доски там сплошь прогнили, поломались, – естественно, после многих лет дождей и снегов; их не меняли, похоже, со дня открытия этой зоны. Ходишь по ним, наступаешь – и внезапно поднимается конец отломанного куска доски, а твоя нога проваливается. Так можно и ноги переломать, без всяких шуток. А уж споткнуться в темноте и упасть, тем более когда ты поглощён эмоциями до степени телесной дрожи, – так вообще легче лёгкого! Ссадил кожу на ладони; слава богу, сильно не ударился, но весь перемазался в грязи – и телогрейку, и только что (вчера) взятые из стирки брюки. И – прямо судьба какая-то: в прошлый раз, зимой, как только мне их постирали, – я грохнулся через 1 или 2 дня со ступенек столовой и точно так же вымазал их все снова грязью...
31.3.08. 8-50
Как и каждый понедельник, сегодня пришлось-таки выйти на зарядку: отрядник явился с утра пораньше. Правда, выйти пришлось лишь к середине зарядки, даже позже, и на улице уже не холодно, так что это не настолько внапряг, как зимой.
На улице весна. Завтра 1-е апреля. Солнце, голубое небо, лужи, ручьи, – словом, красота! Лучшие дни каждого года. В третий раз мне суждено провести их в неволе... Матроска, "пятёрка", теперь вот – Буреполом. Три месяца вот уже прошло от нового, 2008-го года, – три месяца, четверть года, 1/20 часть моего срока, будь он неладен... И как всегда весной, – расслабление какое-то наступает, начинает вдруг казаться, что всё будет дальше хорошо, что все опасности и проблемы позади... Вот так же точно тогда, в 2006-м, 2 года назад, мать мне сказала фразу, которой я сразу же, радостно и легко поверил: мол, она убедилась, что ищут меня – заходят проверять на квартиру, есть я или нет, – поверхностно, для виду только. И я не мог никак расстаться с этой весной, с этим утренним солнцем, бьющим в окна, с этой до мельчайших подробностей знакомой комнатой – своей, и с другой комнатой, и с освещённой так ярко солнцем с утра, за завтраком, кухней; ну, и конечно, главное, – с компьютером своим, с интернетом и своей работой, которая одна только у меня и оставалась. А надо было всего-то переехать к Ленке моей, она уж как звала, даже ультиматумы мне выдвигала, – или я переезжаю к ней, либо расстаёмся... Выбила меня, ввела в недопустимое расслабление и благодушие эта вот фраза матери, – всегда ведь так легко верится в то, во что хочется верить... Так же и в прошлом году, в 2007-м, уже в тюрьме, на "5-ке", в 509 хате, – той сказочной, манящей через решётку окна весной, помню, когда ОНИ все уходили на прогулку, я ходил по камере, смотрелся в зеркало над умывальником, – на что я стал похож за год тюрьмы, – и всё думал, что меня ещё ждёт впереди, и выдержу ли я новые испытания и что, может быть, ничего такого уже не предстоит, – оставят всё-таки здесь, в Москве, в тюрьме, а в ноябре-декабре, как подойдёт УДО, – домой!.. Мечты-мечты, где ваша сладость... Точно так же вот сейчас кажется, и "оттепель", с избранием Медведева связанная, возможной, и даже наверняка она будет, охотно верится в эти постоянные разговоры о ней, и на душе вдруг делается так легко, радостно и хорошо... Но не будет никакой оттепели, не будет, это уже ясно, и надеяться нечего. А будет всё то же, всегдашнее, привычное государственное зверство, варварство и паскудство, – разве что под маскировочным имиджем слегка более "либерального" президента, чем предыдущий. Всё так же будут сажать и пытать, и накачивать ядерные мускулы, и хамить Западу, и рваться к реваншу имперскому... Всё будет как всегда.
Ну что ж, спасибо тюрьме, – там я стал окончательно сторонником террора против этого государства. Все иные, легальные пути смены власти наглухо заблокированы специально принятыми законами, любые оппозиционные демонстрации разгоняются ОМОНом, легальная свободная пресса уничтожена... В этих условиях остаётся только беспощадный террор как единственное средство повлиять на власть: уничтожение любых её представителей, массовое и повсеместное, просто по признаку ношения ими формы и погон. Увидел на улице мента – подойди и убей его! Если так начнёт поступать хотя бы большинство населения (не говоря уж – все!), – будьте спокойны, менты быстро кончатся; оставшиеся в живых бегом побегут увольняться с любимой доселе работы... Если на воле (несмотря на ясное указание в "Декабрьских тезисах" 2004 г.) и были у меня какие-то малейшие, последние сомнения насчёт тактики террора, – то в тюрьме сомнений не осталось. В том, до сих пор так и не опубликованном большом тексте "Экстремистские мотивы" мая 2007 г. я выразил это ясно, – из-за этого, собственно, его и не хотят публиковать на воле даже лучшие из имеющейся оппозиции. Спасибо тюрьме! И если даже ещё раз наступит "оттепель" в полную силу, как на рубеже 90-х, – уже ясно, что она опять окончится новой реакцией, и так мы будем продолжать ходить кругами до тех пор, пока не будет начисто ликвидировано само это государство (РФ) вместе с самой даже возможностью устроить на этой территории, вчера ещё подконтрольной Москве, новый тоталитаризм и диктаторский имперско-реваншистский режим.
9-40
Не вырваться!.. И даже лапу себе не отгрызть, как делают звери, попадая в капкан. Так и придётся в этом капкане подохнуть...
10-40
По двору перед проверкой теперь не погуляешь, как я привык, – на нём "самодержавнейшая и великая грязища", прямо по Горькому. Растаял и сошёл с него весь снег, утоптанный и утрамбованный за зиму. Глина по щиколотку, раскисшая, и лужи поверх неё, и остатки снега в дальнем конце. Только вечером и походить, когда чуть подмёрзнет, – и то не весь двор, а меньше половины. Весна...