ОКТЯБРЬ 2014
26.10.14 14-20
Итак, я всё же начинаю, черт побери! И заранее говорю вам всем, оперские мрази, ублюдки, недочеловеки – будь то Чертанов, мразотный, гнойный опер, приставленный лично ко мне, или сам Черников, начальник оперчасти, или другие такие же черти, мрази-опера, оперское отребье: если когда-нибудь вы отберете у меня эти записки, отшмонаете, вытащите из баула, из тумбочки или из кармана, или их отшмонают другие «мусора» и принесут вам, и вы будете их читать, – знайте же, что с каждой их страницы и из каждой строчки я плюю в ваши поганые хари! И жду с нетерпением того момента, когда сдохнет Путин и – вдруг да изменится всё же что-то в этой проклятой стране: тогда мы вас не на колени уже ставить будем, как «беркутовцев» в Киеве прошлой зимой, – нет, мы будем вас сразу расстреливать, пачками, тысячами, всех вас, служак-«силовиков» в погонах любого цвета, а еще лучше – сжигать живьём в печах!..
…Шесть шагов в длину, три в ширину. Напротив двери, под потолком – маленькое оконце, прорубленное в глубокой нише, да еще изнутри забранное громадным решетчатым коробом из стальных полос, так что к нему вообще никак не подберешься. Под ним – большая, из двух толстенных труб, батарея, выкрашенная в темно-синий цвет. Того же цвета – по правой стене дощатые нары в два яруса, на день пристегиваемые к стене крюком на железной палке, пропущенной через стену прямо из коридора, и дальняк; по левой – крохотный столик у стены, две табуретки рядом с ним – одна близко, так что можно сесть за стол, а вторая далеко, есть, сидя на ней, было бы очень неудобно, – и синий же, еще меньше размером, столик у входа – под вечный, обязательный в таких местах жестяной бак для питьевой воды, громоздкий, нелепый и ненужный. Кроме двери, еще вторая дверь в виде решетки, с отверстием на месте «кормушки»; над ней – новейшая энергосберегающая, круглосуточно светящая лампочка, вставленная в этакий полуэлипс из железных прутьев.
Это – камера №3 в местном ШИЗО. Я сижу в ней уже третий раз за те два месяца и четыре дня, как приехал в этот лагерь. Первый раз – с 8 по 23 сентября – за то, что якобы грубо и на «ты» разговаривал с кем-то из представителей администрации (что, конечно же, абсолютная, вопиющая ложь). Вторую «пятнашку» – с 1 по 16 октября – и десять суток сейчас, с 22 октября по 1 ноября – за хозработы (ст.106 УИК РФ). Пресловутые хозработы, пресловутая 106-я статья, которую тут уж не требовали подписывать при заезде (говорят, и нигде уже не требуют), но за которую тут реально сажают в ШИЗО. Да, действительно на хозработы я оба раза не ходил, причем второй раз – уже зная, что с вероятностью 99% меня за это опять посадят сюда. Но – помимо того, что я фактически инвалид и уже давно не гожусь ни для какой физической работы, даже легкой, – слишком здорово было бы для этого мразотного государства, чтобы оно меня раз за разом ни за что сажало, а я бы после этого на него еще и вкалывал!..
Теперь – 10 суток вместо изначально, на их «комиссии», мне объявленных 15-ти, и – в СУС на девять месяцев. 10 вместо 15-ти, думаю, дали только потому, что тогда в СУС – как раз 1-го ноября, и до 1-го августа 2015. Впрочем, еще задолго до того, думаю, я вернусь опять сюда, в эту же «тройку» – отсиживать здесь если не очередную «пятнашку» ШИЗО, то полгода ПКТ, не меньше, а потом – и год ПКТ…
Да и черт с ним, будь что будет!.. Пока эти мрази сильнее, увы, и деваться мне некуда. В боку болит опять, хотя вроде чуть послабее, чем те две «пятнашки». Маюсь целый день, живу по заведенному еще в первый раз распорядку: завтрак – шмон – обед – ужин – матрас. Самое тяжелое – что 16 часов нельзя лечь, конечно, шконка пристегнута к стене (нары, точнее). Сижу на табуретке, опираясь спиной на стену, или из последних сил броду туда-сюда, от двери к окну и обратно. Тяжко это физически; иногда к вечеру ощущаешь себя полностью вымотанным, разбитым, буквально полумертвым, как будто вагоны разгружал весь день. Вообще, я понял уже: если тот срок был мне в основном тяжел морально, гнусен до отвращения, то этот будет в основном, видимо, тяжел физически. Им не согнуть меня, я это знаю, да и им говорил уже не раз, что лучше вдохну, чем буду им подчиняться, чем встану – фигурально – перед ними на колени. Им не взять меня ничем, но – увы, с инвалидностью де-факто физически все эти испытания очень тяжелы мне…
Жрать дают то же, что и в столовой, ту же бурду. Если что-нибудь получше – картошка тушеная, например, или макароны – «с курой», как пишут в здешнем столовском меню, – то это не «с курой», а «со шкурой от куры» и с костями (от нее же). Всё делается, типа, с курятиной, но реально – это одни кости, раздробленные кусочками, и шкура, мяса почти совсем нет. Если тушенка – это жалкие два-три тоненьких волоконца от нее, вот и всё. Порции крохотные – один маленький черпачок. Плюс, разумеется, кислая черняга утром и вечером, а в обед – хлеб чуть посветлее, не черный, а серый, но такой же кислый. Серый этот я хоть как-то ем, чернягу – никак вообще, плюс – не завтракаю, т.к. здесь завтраки, кроме съедобных, но крайне редких пшенки и риса, – это всё та же сечка, перловка, овсянка, а также «каша ячневая», которая здесь отдельно от сечки. То есть, фактически питание у меня получается двухразовое всего, и ничего дополнительно купить сходить – здесь, разумеется, нельзя, хотя деньги у меня есть и в интернет-магазине, и в обычном. В результате – боюсь, скоро просто-напросто не смогу уже таскать ноги…
Здесь хорошо думать, размышлять, философствовать, вспоминать свою жизнь и анализировать ее. Времени полно, никто не мешает. Увы, выводы в основном неутешительные… Со всех остальных мыслей и тем сбиваюсь почему-то всё время на Маню. На последней короткой свиданке мать сказала мне, что, по словам Данилы (которому мать звонила по моей просьбе), Маня за границей. Вот так!. Уехала-таки… Ну да, конечно, я сам ей писал об этом, просил срочно уезжать, пока до нее не добрались, требовал, настаивал, передавал через других… Но она – когда вообще удостаивала ответом – неизменно отвечала, что, пока я сижу, она никуда не уедет и собирается, наоборот, ездить ко мне на свидания. И вот всё же уехала… Молодец, конечно; теперь я хоть спокоен за нее, что не сцапают, как меня и Крюкова. Но – как же ее клятвы, наша мистическая связь , и т.д. и т.п.? Вспоминать ли мне еще об этом, как о самом сокровенном, или забыть навсегда? Увы, предчувствие подсказывает, что мы не увидимся больше; я не знаю, что думает и чувствует она, на мое августовское (из карантина) письмо она не ответила, а позвонить Даниле и поподробнее расспросить его я отсюда не могу. Но сердце подсказывает, что связь наша с Маней разорвана и больше не существует, – по крайней мере, в первую секунду извести о ее отъезде я воспринял именно так. Эх, Маня, Маня!.. Мне будет тебя не хватать… Всё, чего я хочу теперь, – чтобы она из своего далека как-нибудь все же прислала мне весточку и подтвердила этот разрыв, отпустила бы мою душу из плена. На большее я не претендую.